Сергей Антонов - Трудный день

После осмотра гостей пригласили в избу.

У большого — на две половины — дома со многими окнами, с карнизом и наличниками в узорчатой резьбе-народу толпилось больше всего. На площади перед ним — группы оживленных крестьян, спешивались прибывшие на лошадях, носились ребятишки.

Едва гости вошли в дом, как грянул «Интернационал». В исполнении струнного оркестра он звучал непривычно.

Опустив руки, Ленин замер. Хозяйка дома Марья Никитична Кашкина, суетившаяся у дверей, тоже замерла. Она стояла, как в церкви во время службы: не знала в своей большой, медленно тянувшейся жизни других торжеств, не знала, как иначе отметить эти волнующие минуты. С радостно-взволнованными, возбужденными лицами стояли люди, пока оркестр не кончил играть. Владимир Ильич, уже освоившийся с обстановкой, снял пальто и, пихнув шапку в рукав, повесил его на вешалку.

Гостей повели к столу. Владимир Ильич внимательно осмотрелся. В горнице было много пестрых картинок в рамках, в переднем углу — иконы. Он покосился на иконы: его вели явно в передний угол. Едва гости уселись, им подали вышитые петухами рушники — накрыть колени. После гостей стали рассаживаться крестьяне. Покашливали негромко, поглаживали бороды, усы, присматривались к Ленину и Крупской… Чувствовали себя еще несвободно. Наступила как бы реакция на шумную, суматошную, а потому и не такую стеснительную встречу на улице. Теперь нужно было угощать, разговаривать… А о чем? Как?

Меньше всех, пожалуй, выказывала стеснительность сама хозяйка Марья Никитична: ей было просто некогда, не дай бог, что-либо забыть или перепутать. Вот надо вовремя подать гостям брагу…

Увидев протянутые ему и Надежде Константиновне кружки с брагой, Ленин насторожился.

— Не хмельно ли? — обратился он к хозяйке. — В голове не зашумит? — и пояснил, что алкогольных напитков он не пьет, пусть уж на него не посетуют.

— Владимир Ильич, в брагу хмеля не клали, — ответила ему Марья Никитична. — Пейте на здоровье.

К Ленину и Крупской уже потянулись со стаканами и кружками. Он улыбался, кивал головой и чокался неумело. Все ждали, когда он станет пить, и Владимиру Ильичу пришлось показать пример. Ленин выпил брагу и платком вытер похожие на щеточку усы.

Поданную ему порцию студня поделил пополам.

— Теперь по стольку не едят, — и половинку отдал Надежде Константиновне. Хлеб — тоже.

Через минуту-другую исчезла настороженность, натянутость, стало просто.

— Владимир Ильич, — просительно сказала Марья Никитична, — вы уж извините за наше бедное угощение…

— Ничего себе «бедное»! — весело воскликнул Ленин. — В такие-то годы «бедное»! Хозяйство, видно, неплохое у вас… Какая главная культура в ваших деревнях?

На вопросы должен был отвечать председатель сельскохозяйственной артели Родионов, выглядевший совсем по-городскому — он был хорошо пострижен и побрит, в костюме и галстуке, но ответил Андрей Курков, который сидел рядом с Лениным.

— Главная наша культура, Владимир Ильич, ленок. Лен для нас — основное дело.

— И раньше так было?

— Издавна сеем лен, Владимир Ильич.

— А у кого землю для него покупали? У помещиков? Кулаков?

— У помещиков…

— А сколько, интересно, платили?

— Из-под клевера сто рублей за десятину, из-под овса — пятьдесят рублей…

С дальнего края стола послышался глухой голос:

— За землю спасибо… Пропали бы, Владимир Ильич! Но когда же все-таки окончательно полегчает? Разуты, стыдно сказать, раздеты! Ситцу бы, обуви!

Владимир Ильич повернулся, вскинул голову: солдатский Георгиевский крест, шрам на лбу… Наверное, воевал и в гражданскую, только за нее медалей не дают…

— Окончательно — не скоро… Пока не победим всех врангелей, пока не восстановим заводы и фабрики. Придется потерпеть.

— Это перетерпим. Перенесем… Но вот нужно ли терпеть неизвестность? Нужно ли ее терпеть? — поднявшись из-за стола, спросил представительный крестьянин. — Неизвестность для нас, мужиков, хуже нет… — продолжал он, одобренный взглядами всех, кроме, быть может, одного Родионова, председателя артели.

«О продразверстке, наверное…» — подумал Ленин и спросил, уточняя:

— А именно?

— О разверстке я говорю. Пашет крестьянин землю и не знает, что с него возьмут по осени. Много запашет — с него много и возьмут. А вот мало пахать невыгодно для страны.

Ленин слушал, уперев подбородок в ладонь, прищурив глаза. О продразверстке его спрашивали не однажды, каждый по-своему, но суть одна: мешает она крестьянину… Но что делать? Отменить разверстку — обречь города на вымирание. Немыслимо! Возможно уменьшить ее, но что это даст? В деревне станет легче — в городах голод усилится. Где же выход?

— А вы поддержали бы замену разверстки налогом? — спросил Владимир Ильич.

Ответило сразу несколько голосов:

— Смотря какой налог…

— Поддержали бы!

Кое-кто был и озадачен: а не окажется ли этот налог тем хреном, который не слаще редьки? Но, очевидно, большинство за отмену разверстки.

Не все еще было ясно и Ленину, и он ответил, что, видимо, нужно время, чтобы этот вопрос решить правильно…

Отвечая на вопросы о войне, о ситце, о соли, Ленин чувствовал, что за всеми житейскими вопросами этих людей стоят вопросы государственного, общеполитического характера и на них нужно дать ответ.

Городского вида человек давно уже, выбирая удобные моменты, подходил то к Родионову, то к представителю укома, то к хозяйке и о чем-то просил. Он явно был озабочен.

Ленин осведомился, что происходит, не нужно ли чем помочь?

— Фотографироваться приглашают… — сказал Родионов. — Темнеть начнет…

— Ну уж если надо… — Ленин поднялся.

Вечер еще не наступил, но предвечерняя тишина, какая-то усталость воздуха и света напоминали о нем.

На улице первыми окружили Ленина ребятишки. Он с улыбкой протянул им руки.

Самые проворные быстро схватили ладони Ленина, боясь, что соперники опередят.

— Ну? — спросил он. — Школа у вас есть?

— Есть! Есть! — грянули голоса.

— А книжки? Тетради?

— Есть книжки! Есть тетради!

— А тепло ли в школе? Не мерзнете ли на уроках?

— Тепло! Тепло!

— А закону божьему вас учат? — прежним тоном спросил Ленин.

— Учат! Учат! — ответили одни.

— Нет! Нет! — закричали другие. — Не учат.

— Хорошие у вас учителя?

— Хорошие!

— А может быть, хорошие потому, что не строго спрашивают с вас?

— Спрашивают строго!

— А какая вторая буква в слове «корова», — вдруг задал вопрос Владимир Ильич, — «а» или «о»?

Мнения по этому вопросу разделились: одни кричали, что «о», другие, что «а». Владимир Ильич весело смеялся.

К Ленину все время пробивался дед Андрей Курков. Наконец он очутился позади Владимира Ильича, но «встрять» в разговор случая не подвертывалось, и дед ждал. Теперь, когда Ленин рассмеялся, Андрей Курков начал: