Сергей Ионин - Если любишь…

— Говори потише, — поспешил предупредить он Митьку. — Внучки спят.

— Иваныч! — звучно зашептал Шелехов. — Иваныч, эта, беги на завод, у нас авария — этажерки в печи завалились, всю ночь будем эта… устранять. Сказали, опытный кузнец, может, нужен будет. Беги! Эта!..

— «Эта…» — передразнил Иван Иванович. — Молодого нашли — беги. Как завалили-то?

— Дак не знаю. Я сам в первую смену работал. Сидел, день рождения справлял, у меня эта… день рождения сегодня. А тут прибежал начальник участка, этот, Круль — беги! — говорит. — Собери слесарей по ремонту оборудования, и кузнеца на всякий случай опытного найди, и сам приходи, мол, люди нужны будут. Слесарей я уже направил и вот — к тебе.

Иван Иванович расстегнул ворот рубахи на одну пуговицу и задумался: пойти — внучек одних оставить, не пойти — совсем не дело, авария все-таки, мало ли что надо будет…

— А внучки? — спросил он. — Их-то куда девать? Нянька вон домой ушла.

— Дак я же к ней первой зашел… Собирайся, она придет.

Лабутин покосился на Митьку: ишь какой догадливый, зашел бы лучше к Гибадуллину, тоже опытный кузнец, и после отпуска, наотдыхался, вот бы и пошел на аварию. Подумал, и ему стало стыдно, что так подумал. Иван Иванович с недовольством на себя покачал головой, встал и стал собирать термосок на всякий случай, — ликвидировать аварию, да еще такую, это неизвестно сколько времени уйдет.

Митька торчал в окне и рассказывал анекдот:

— …а он говорит, как может голова болеть? Это же сплошной кость! Ха-ха-ха! Правда, смешно, Иваныч?

На участке обжига собралось все начальство, даже директор завода приехал. К открытой тоннельной печи подтащили прожектор и светили внутрь: разглядывали, как далеко от входа сошли с рельсов и завалились этажерки с «товаром».

Печь пришлось загасить, вся находящаяся в ней продукция пошла псу под хвост. И план под угрозой. А если учесть, что для охлаждения печи, разогретой до тысяч градусов, нужна не одна неделя, то результаты могли обернуться для завода убытками непоправимыми.

И все понимали: единственный способ быстро устранить аварию — это лебедкой вытянуть этажерки одну за другой вплоть до завалившихся. Но как это сделать, когда в печи хуже, чем в аду? Как?

Лабутин заглянул в печь сбоку, посмотрел зачем-то под колеса этажерок, присвистнул про себя и отошел в сторону: не в его правилах было мешаться, где не спрашивают.

— А?! — подбежал как-то восторженно удивленный Митька. — Видал, Иваныч? Полный завал, что делать?!

— Решат без тебя, сиди вон… — Иван Иванович наблюдал за начальством.

Митька присел было рядом, но не выдержал, сорвался и убежал.

Между тем, посовещавшись с начальником участка Викентием Павловичем Крулем, по-цеховому Хмур Хрумычем, всегда чем-то недовольным любителем пива с сушками, директор и главный инженер ушли в заводоуправление. Да и что делать на участке, когда решение принято?

Круль куда-то сбегал и скоро вернулся с двумя неуклюжими костюмами из блестящей ткани и хитрыми приборами, должно быть, чтобы дышать в жару.

Все было ясно Ивану Ивановичу — со стороны виднее. Начальники, видимо, решили таскать этажерки, и правильно, все-таки тоннельная печь — производство непрерывное. Только вот сомневался Иван Иванович в костюмах, принесенных начальником участка, сильно сомневался, потому что никогда раньше их не видел, а ведь при тысячной температуре внутри таких балахонов можно поджариться, как курица в жаровне.

Но забегали, засуетились слесари по ремонту оборудования, стали налаживать лебедку, им помогали операторы печи — Ленька Верхотуров, известный на весь нижний поселок гитарист-горлопан, и ровесник Лабутина — степенный Михаил Зырянов.

Три дня назад от Митьки ушла жена, обозвала шалопаем и ушла, а все потому, что Митька, соблюдая спортивную форму, бегал по утрам в трусах по поселку, и еще Митька поклонялся красоте…

Ну что делать с этой красотой, можно сказать, и искусством, если ты получаешь немалую зарплату? Где-то Шелехов вычитал про меценатов, которые разными способами помогали людям искусства и сами внакладе не оставались. Художники, у которых меценаты покупали картины, становились великими, и деньги, вложенные в картины, давали прибыли.

Нет, покупая в художественном салоне гобелен из пеньковых веревок и ярких ниток мулине под названием «Солнца, которые не гаснут…», Митька не думал о прибыли, просто были деньги, премию дали, и настроение тоже было.

А вот Наташка, жена, обиделась, сказала, что этот гобелен дешевая мочалка, да и звучит-то, мол, дико: го-бе-лен! Вроде как кобель какой-то. А на деньги можно было что умнее купить, к примеру, вазу из хрусталя.

Митька тоже обиделся и сказал, что гобелен стоит сотню, а эта самая ваза из хрусталя — в два раза дороже. И потом, за хрусталем все ломятся, как это есть масскультура, а гобелен — для ценителей. Он не сказал меценатов, хватило и ценителей. Наташка собрала дочку и ушла к теще, то есть к своей матери.

Митька, решив доказать жене (что доказать, он не задумался), в этот день после работы созвал в гости своих старых поселковых друзей. Они закололи барана, единственного во всем натуральном хозяйстве Шелеховых, настряпали пельменей, пришли девчонки и даже Веруха Полуянова, с которой Митька в холостяках… да… В общем, тут и завалился Хмур Хрумыч и выдрал Митьку из-за стола, а ребята остались гулять, все-таки дата у человека — то ли взаправду день рождения, то ли родился в том смысле, что глаза на семейную жизнь у него открылись.

И вот вертелся Митька по цеху и посматривал на часы, прикидывал: «Пельмени едят, под магнитофон танцуют… Пельмени съели, гармошку принесли…» И вздыхал, и злился на Наташку; и черт ее унес, и барана жаль, хороший был баран, злой, один такой боевой на весь Нижний поселок. Любому постороннему так мог вкатить под некое такое место, что ого-го! Баран!..

Сожрут пельмени, и никто его не помянет, барана-то… Да и о нем, Митьке, поди, забыли, веселятся. Горько было Шелехову.

Викентий Павлович Круль собрал всех у лебедки и обратился с речью, призывая добровольцев идти в печь. Слесари по ремонту оборудования сразу независимо отвернулись, будто их это и не касалось. Лабутин и Михаил Зырянов отпадали по своим пожилым летам, и как-то само собой вышло, что идти в печь могли лишь двое — Митька и Ленька Верхотуров.

— А че, че? — заоглядывался вокруг Ленька. — Че я — конь? Там и копыта кинуть можно, а я лезь за здорово живешь?

— Так идешь или боишься? — вперился в него взглядом Круль.

Ленька потоптался на месте, заглянул в печь и криво усмехнулся:

— Ищите в другом месте дураков-то… Я лучше завтра уволюсь.