Зигфрид Ленц - Хлеба и зрелищ

Фотографы ложатся, садятся на корточки, опускаются на колени; когда приближается Берт, а вместе с ним всплески аплодисментов, они поднимают свои аппараты, щелкают затворами — напрасный труд: ни одна редакция не купит их снимков, ведь они запечатлели на пленке поверженного бегуна, фотография которого застрянет в их личных архивах! Расположение бегунов опять меняется, из последних сил они совершают рывки на дистанции; да, благодаря рывку на дистанции ленинградский моряк Владимир Куц победил всех своих соперников. Две золотые медали привез он из Мельбурна. Поворот перед финишной прямой; больше всего я люблю смотреть за бегунами на повороте, когда они с силой отталкиваются от внутренней бровки, слегка склоняясь в сторону, и пространство — этот самый равнодушный из всех противников — вроде бы с большей очевидностью оказывается побежденным. На повороте бег кажется особенно стремительным. Высоко взлетает колено, рука сгибается под углом, отлетая от плеча назад, и далеко вперед выносится маховая нога, стопа переступает на носок, отталкивается пяткой и опять устремляется вперед, а колено неустанно, неудержимо взлетает вверх.

Берт стремительно преодолевает поворот, словно влекомый центробежной силой; голова наклонена, левое плечо чуть опущено, как будто Берта удерживает невидимая бечева, которую крепко схватил невидимый укротитель, стоящий в центре поля. Пока еще Берт не уступил ни метра. Пока еще многие верят в его победу. Я вижу, как они машут руками, слышу их крики, их аплодисменты. Их аплодисменты — это не только награда, не только признание, но и хлыст, подстегивающий спортсмена, обжигающий его и убыстряющий его бег. Берт бежит под их аплодисменты, ради их аплодисментов. Кажется, что эти аплодисменты высвободили в нем новые силы…

Правда, однажды ради аплодисментов Ларц — где же это было? В Сен-Луи? — превратил олимпиаду в балаган; да, конечно, это было в Сен-Луи во время марафонского бега, когда американец Ларц, пробежав сорок два километра без видимых усилий, сделал финишный рывок на стадионе. Он не пошатывался. Не казался измученным, голова у него не гудела от жестокого перенапряжения — нет, с улыбкой завершил он последний круг под восторженные крики и овации. И только потом, когда появился второй бегун, едва державшийся на ногах, с безумным взглядом, выяснилось, что Ларц проехал семнадцать километров на такси — больше всего в жизни ему хотелось оваций.

…Аплодисменты мчат Берта вперед, подталкивают его. На внутренней бровке, там, где проносятся бегуны, гаревая дорожка плотно утоптала. Румын Оприс замедляет бег, немножко отстает и с ним вместе оба датчанина — неужели небольшой рывок нарушил их планы, внес расстройство в их тактику? Они бегут все медленнее, Хельстрём идет на обгон, Сибон идет на обгон, спокойно опережают они оторвавшихся от группы бегунов, не ускоряя темпа, в чеканном ритме. Как уверенно бежит Хельстрём, какой у него шаг, как равномерно и четко отталкивается он от земли, словно не ноги несут его, а какая-то неведомая сила! Он дышит спокойно и глубоко. Теперь он ведет бег позади Берта. Догонит ли он его? Вот сейчас, после поворота, ему надо бы поднажать, а если он решил нагнать Берта на повороте, то слишком много потеряет. Нет, Хельстрём не торопится, пока он не собирается догонять Берта, он бежит в прежнем темпе. Пройдено две тысячи метров с хорошим временем, с очень хорошим временем при таком ветре. Снова, почти касаясь тополей, пролетает биплан с развевающимся рекламным плакатом, биплан разворачивается, плакат призывает: «Пользуйся шинами Поллукс!». Молодцеватый полицейский пересекает гаревую дорожку и под смех зрителей пытается схватить какого-то сорванца, но тот убегает, и полицейский остается с носом. Веселый смех прокатывается по рядам вплоть до почетной трибуны… На гаревой дорожке Виганд, он громко называет Берту пройденное время, пробегает с ним три шага. Что это? Боже мой, Берт ускоряет темп, готовясь к новому спурту. Его шаг становится короче, он уже не покачивает бедрами. Очевидно, он хочет не только победы — хочет установить новый рекорд. Разрыв увеличился. Может, я ошибся? Берт знает дистанцию, знает свое сердце, он знает, как ему надо распределять силы, не может же он все поставить на карту! Или на сей раз он не боится риска, поскольку этот бег будет последним? Восемнадцать, двадцать метров отделяют его от группы бегунов, а Берт все еще продолжает спурт. Ну, а Хельстрём? Хельстрём тоже начинает рывок на дистанции, он и Сибон. Неужели они попали в ловушку? Неужели Берт выбил их из привычного ритма? Гул голосов, в передних рядах зрители подпрыгивают на скамейках, стучат ногами, аплодируют и кричат. Берт все еще продолжает спурт, вот он оглядывается на группу отставших бегунов. Зачем, зачем он это делает, теряя полсекунды? Шаг его опять становится шире. Что произошло? Почему все вскочили с мест, почему и я вскочил? Ищу сигарету. Еще ничего неизвестно. Бегуны еще не одолели и половины дистанции. Начало ничего не значит в беге на десять тысяч метров. Берт потерпит поражение, да, после всего, что было, его ждет поражение, даже если сейчас он в полную силу, энергично и с чувством превосходства бежит, будто бы навстречу победе.

Возле ямы для прыжков в длину, перед почетной трибуной, начинаются соревнования женщин. Добродушное лошадиное лицо первого бургомистра поднимается над обтянутым зеленой материей барьером; над барьером трибуны поднимаются и лица других почетных гостей, ожидающие и заинтересованные. Выходит первая прыгунья, приземистая женщина с пышной грудью. Могучий толчок, — и вот она взлетает со вскинутыми руками, делает в воздухе двойной шаг и опускается на песок, вывернув внутрь колени. Судьи неодобрительно качают головой: нарушены правила. Приземистая спортсменка, надув губы, Натягивает на себя тренировочный костюм. А прыжок был неплох, около пяти метров и семидесяти сантиметров…

Tea, да, это она, определенно она: каштановые волосы, маленький, как у рыбы, рот, выпуклый лоб, она, единственная в своем ряду, не встает и не подбадривает Берта. Безучастно наблюдает она за его бегом. А парень, который стоит рядом с ней, — это Хорст Мевиус, корабельный маляр. Он тоже не аплодирует. Он тоже безучастно наблюдает за бегом Берта. Но он встал, чтобы видеть все поле. Они пришли оба. О чем они думают, чего ждут? Какие желания движут ими? Хотят ли они, видевшие, как он впервые одержал победу, присутствовать и при его позорнейшем поражении? Пришли ли они позлорадствовать?

Тогда никто из нас не знал, куда все это приведет, никто не был прозорливей других. В ту пору, когда мы встречались на жалком стадионе портовиков, все выглядело так, будто этому спортивному обществу предстоит небывалое процветание.