Зигфрид Ленц - Хлеба и зрелищ

Она сказала это с презрением, усталым, неприязненным тоном. Уве кивнул в ответ и собрал было карты. Но Берт сделал резкий, нетерпеливый жест рукой — он категорически не желал прекращать игру. И великан Галлаш, бросив страдальческий взгляд на Карлу, снова сдал карты. Берт опять проиграл, увеличил ставку, еще раз проиграл. Нет, он не мог выиграть, что-то мешало ему. Он одолжил у Уве деньги и тут же проиграл их.

Доктор сидел перед грудой бумажек, одним глотком он осушил свою рюмку и вдруг поднял голову, скользнул по Берту быстрым взглядом, в котором читалось торжество, потом схватил Карлу за запястье, крепко сжал ей руку, с силой притянул ее к себе и сказал:

— Взгляни, сколько я выиграл. Какая жалость, что ни у кого нет больше денег, я выиграл бы еще! Поздравь меня. Поцелуй в знак того, что поздравляешь. Взгляни, как мне везет. Весь вечер — сплошная полоса удач.

— Оставь свое везение при себе и пусти меня, — сказала Карла, вырывая у него руку. — Я не желаю иметь ничего общего с твоим везением.

Уве Галлаш разжал руку, отпустил Карлу и, чуть покачиваясь, медленно встал; он нетвердо держался на ногах.

Казалось, Карла забыла, что они не одни. Она снова заговорила холодно, с усталым презрением:

— Оставь меня в покое с твоими выигрышами. В моих глазах им грош цена, ни разу они не произвели на меня впечатления! Все, что ты делаешь, кому-нибудь во вред. Тебе везет только за чужой счет!

Но «Присяжный весельчак» продолжал канючить:

— Я ведь мог и проиграть, Карла. Счастье переменчиво.

— Нет, — ответила она, — ты не мог проиграть. Не мог. Ты еще ни разу не проиграл. Вот почему мне это так противно. Не выношу, когда люди постоянно выигрывают, просто ненавижу. А теперь садись, ты пьян. Смотри. — Она сунула ему в руку зеркальце в оправе с перламутровыми инкрустациями. — Погляди на себя, погляди, как выглядит везучий пьяница.

Первым пришел в себя Берт, наконец-то он опомнился. Берт сделал знак рукой Карле и дружески кивнул Уве. Берту удалось разрядить обстановку, страсти улеглись. Мне казалось, что в эту минуту он искренне сочувствовал Уве Галлашу. И он сделал то, что не захотела сделать Карла: подал руку Уве и поздравил его с выигрышем. А потом кто-то из нас — по-моему, сам Уве — предложил поехать в порт. В ту ночь, как ни удивительно, не шел дождь и было ветрено. Сильно пахло цветущими липами, светила полная луна. Итак, мы поехали в порт. В ночной прохладе легко дышалось, в темной воде дрожали огни. Доктор повез нас вдоль пирса. Народу поубавилось, в квартире у Берта нас было больше; кое-кто попрощался и ушел; ушла, например, широкоплечая дама, чемпионка «Виктории» по пятиборью… Осталось человек пять-шесть, и все мы шли вдоль стенки в сухом доке. Уве шел первым, он держался на ногах не так уж твердо, но с дороги не сбился. Идя по краю бетонированного шоссе, он вывел нас к кирпичному зданию, напоминавшему коробку; за зданием тянулись черные складские помещения, крытые толем. Уве сказал несколько слов сторожу, шлагбаум поднялся, и мы вошли. Перед кирпичным зданием оказалась заасфальтированная площадка. Мы пересекли ее и очутились в огромном демонстрационном зале завода, производившего машины для переработки рыбы. Здесь Галлаш принимал клиентов-миллионеров, которых ему вменялось в обязанность увеселять и смешить. Здесь он стал мастером своего дела. Он включил верхний свет, и мы увидели, что у стен и в середине зала — повсюду стоят новенькие, с иголочки, автоматы для переработки рыбы, опытные образцы, на которых клиентам-миллионерам демонстрируют преимущества продукции завода…

Уве устроил нам целое представление: невзирая на поздний час и на то, что Карла так и осталась стоять у входа, прислонившись к дверному косяку, он водил нас по залу, как заправский экскурсовод. А Карла продолжала стоять: на лице — скука, во рту — мятные пастилки. Я как сейчас слышу голос Уве Галлаша:

— Уважаемые дамы и господа, перед вами совершенно исключительная машина, машина — уникум! Вы, конечно, согласитесь, что до сей поры методы обезглавливания оставляли желать лучшего. Воистину, это дело влачило жалкое существование. Доходило до того, что вместе с головой рыбы зачастую отсекался и кусок филейной части. Мы не пожелали терпеть это, уважаемые дамы и господа, и сочли своим долгом сконструировать автомат, который обезглавливает на уровне современной науки. Взгляните! В это отверстие поступает треска, рабочий нажимает на педаль, и рыба почти бесшумно идет под нож! А теперь обратите внимание на наши ножи. Наши ножи, уважаемые дамы и господа, не обвинишь в том, что они односторонние. О нет! Не обвинишь их и в том, что они, так сказать, рубят с плеча. Наши ножи задерживают рыбу, измеряют ее и обезглавливают элегантным круговым движением. Сами видите, какими многосторонними талантами они обладают…

До сих пор я помню речь Уве Галлаша. Помню все так, будто это происходило только вчера, слышу каждое его слово, вижу, как все мы стоим у этих машин, у этих зловещих автоматов; у машины, вынимающей кости, у машины, разделывающей рыбу, у проволочных плетеных коробов для отбросов и у чудо-гильотин. Стоим и не знаем, смеяться нам или плакать. Галлаш водил нас по всему залу, показывал, объяснял. Одна только Карла не шевельнулась, она так и осталась стоять, прислонившись к косяку. А потом, когда мы немного освоились и перестали пугаться, Галлаш опять привел нас к двери, где стояла Карла. Там был еще один автомат — для разделки рыбного филе. Голос Уве стал громче, он хотел, чтобы его услышала Карла. Я чувствовал, что он изо всех сил старается рассмешить не только нас, но и Карлу. Уве включил автомат, невидимый мотор загудел, лента конвейера, грохоча, сдвинулась с места. Но вдруг что-то заскрежетало и хрустнуло, словно сломалось… Тут и произошла эта история. Она случилась вот как: Уве нагнулся, сунул руку в неширокую темную трубу, где были укреплены ножи. Возможно, он просто хотел привести в движение остановившийся конвейер, но, возможно и другое, — возможно, он совершил нечто такое, что никто от него не ожидал… Как бы то ни было, в ту секунду, когда лента конвейера остановилась и Уве сунул руку в трубу, автомат снова заработал… Уве даже не вскрикнул и не упал в обморок. Он выпрямился, и дрожь пробежала по всему его телу. Только вытаскивая искромсанную руку, он застонал и пошатнулся. Берт и Альф подхватили его. Вся рука до локтя превратилась в одно сплошное кровавое месиво. Я вспомнил, что делали со мной, когда на берегу под зеленым выступом дамбы разорвалась мина и покалечила мне руку, и поступил так же — крепко перетянул проводом верхнюю часть руки Уве. Пока я перевязывал ему руку, его держали, а он лязгал зубами от холода. Лицо его покрылось мертвенной бледностью, глаза он зажмурил. Карла тут же подбежала к нему. Поступок Уве не ужаснул ее, она просто испугалась за него. Взяв его руку, она поворачивала ее из стороны в сторону; в кровавой ране торчали клочки материи. Пока я возился с проводом, Карла связала наши носовые платки и кое-как наложила повязку. Кто-то из нас — не помню, кто именно, — побежал к сторожу. А потом все пошло очень быстро… Гулкие шаги во дворе, шелест шин кареты «Скорой помощи».