Владимир Набоков - Бледный огонь

Мы можем теперь пойти дальше и описать врачу или любому лицу, согласному нас выслушать, состояние души этого представителя приматов. Он умел читать, писать и считать, он обладал минимальным самосознанием (с которым не знал что делать), некоторым ощущением продолжительности и хорошей памятью на лица, имена, даты и т. п. Духовно он не существовал. Морально это был автомат в погоне за другим автоматом. Тот факт, что оружие у него было настоящее и что намеченная им жертва была живой высокоразвитой человеческой особью, — этот факт принадлежал к нашему мировому порядку; в его мире он не имел никакого значения. Я допускаю, что идея уничтожить «короля» содержала в себе для него некоторую долю удовольствия, а потому нам следует добавить к списку его личных свойств способность оформлять понятия, главным образом общие места, как я уже говорил в другом примечании, отысканием коего не буду заниматься. Возможно (я допускаю очень много), что было в этом и легкое, очень легкое чувственное удовлетворение, не больше, я бы сказал, чем то, что испытывает мелкий гедонист в момент, когда стоит, сдерживая дыхание, перед увеличительным зеркалом и давит ногтями больших пальцев с предельной меткостью с обеих сторон точки, выдавливая до конца змеевидную полупрозрачную пробку угря, и испускает вздох облегчения. Градус никого бы не стал убивать, если бы не находил удовольствия не только в воображенном поступке (поскольку он был способен вообразить ощутимое будущее), но также в том, что ему было дано важное, ответственное поручение (которое, между прочим, требовало, чтобы он совершил убийство) от группы людей, разделяющих его понятие справедливости, но он бы не принял поручения, если бы не находил в убийстве подобия довольно отвратительного трепета и мелкой дрожи выжимателя угрей.

Я отметил в более раннем примечании (теперь вижу, что это было примечание к строке 171-й) особые антипатии, а потому и стимулы, свойственные нашему «человеку-автомату», как я выразился в то время, когда его тело еще не было столь плотным, не оскорбляло еще чувств так грубо, как сейчас, — одним словом, когда он находился дальше от нашей солнечной, зеленой, благоухающей травою Аркадии. Но Господь наш сотворил человека столь дивно, что никакие поиски побуждений и рациональные расследования никогда не могут по-настоящему объяснить, как и почему кто-либо способен на уничтожение ближнего (это рассуждение, я знаю, приводит к необходимости временно присвоить Градусу статус человека), если только он не защищает жизни сына или собственной или достижений всей жизни, — так что в окончательном вердикте по делу «между Градусом и короной» я бы предложил признать, что — если его человеческой неполноценности окажется недостаточно для объяснения идиотского путешествия через Атлантический океан с единственной целью опорожнить обойму пистолета, — признать, доктор, что наш получеловек был также полупомешанным.

На борту маленького неудобного самолета, летевшего прямо против солнца, он оказался втиснутым среди нескольких делегатов на Нью-Уайский лингвистический съезд — у всех у них были ярлыки с именем на отворотах пиджаков, и все представляли один и тот же иностранный язык, но так как ни один не умел на нем говорить, то разговоры велись (через голову сутулившегося убийцы и по обе стороны его неподвижного лица) на довольно заурядном англоамериканском. Во время этого испытания бедный Градус все недоумевал, что именно вызывало другого рода неудобство, то и дело донимавшее его на всем протяжении полета и бывшее хуже болтовни монолингвистов. Он не мог решить, чему его приписать: свинине, капусте, жареному картофелю или дыне, ибо, перебирая их вкус в спазматической ретроспективе, он находил мало оснований для выбора одного среди этих различных, но равно тошнотворных ингредиентов. Личное мое мнение, которое я хотел бы попросить врача подтвердить, это что французский бутерброд вступил в кишечную междоусобицу с жаренным «по-французски» картофелем.

Прибыв после пяти в нью-уайский аэропорт, он выпил два картонных стаканчика прекрасного холодного молока из автомата и приобрел у информационной стойки карту. Обстукивая толстым тупым пальцем контур кампуса, который походил на извивающийся желудок, он спросил у служащего, какая гостиница ближе всего к университету. Ему сказали, что автобус доставит его к гостинице «Кампус», находящейся в нескольких минутах ходьбы от Мэйн-Холла (ныне Шейд-Холла). Во время поездки он вдруг ощутил такие настойчивые позывы, что был вынужден посетить уборную, как только дошел до плотно зарезервированной гостиницы. Там его страдания разрешились жгучим потоком поноса. Только он застегнул штаны и проверил выпуклость в заднем кармане, как возобновление колик и урчаний заставило его снова оголить чресла, да с такой неуклюжей поспешностью, что его маленький браунинг чуть не полетел в бездну унитаза.

Он все еще стонал и скрежетал искусственными зубами, когда вместе со своим портфелем вновь оскорбил свет солнца. Оно сияло со всевозможными крапчатыми эффектами сквозь деревья, и университетский городок был весел от наплыва летних студентов и гостей лингвистов, среди которых Градус мог легко сойти за коммивояжера, продающего буквари «основного английского языка» для американских школьников или новые замечательные переводные машины, которые способны переводить настолько быстрее человека или зверя.

Серьезное разочарование ждало его в Мэйн-Холле — он был уже закрыт. Три студента, лежавшие на траве, посоветовали ему обратиться в библиотеку, и все трое указали на противоположную сторону лужайки. Туда наш преступник и отправился.

«Я не знаю, где он живет, — сказала заведующая выдачей книг. — Но я знаю, что сейчас он здесь. Вы его, наверное, найдете в Северо-Западном зале номер три, где мы держим нашу исландскую коллекцию. Идите на юг (взмахивая карандашом) и поверните на запад, а потом опять на запад, где вы увидите что-то вроде, вроде (карандаш описывает круглую загогулину — круглый стол? круглый стеллаж?)… Нет, погодите минутку, вы лучше просто идите все на запад, пока не упретесь в залу имени Флоренс Хотон, а там вы перейдете на северную сторону здания. Вы никак не можете промахнуться (возвращение карандаша за ухо).

Не будучи ни моряком, ни беглецом-королем, он немедленно заблудился и, пройдя впустую через целый лабиринт стеллажей, спросил про исландскую коллекцию у суровой на вид матушки-библиотекарши, которая проверяла карточки в стальной картотеке на лестничной площадке. Ее медленные и подробные указания быстро привели его обратно к начальной инстанции.

«Пожалуйста, я не мог», — сказал он, медленно покачивая головой.