Исаак Фридберг - Арена: Пять новелл о человеческих странностях

— А старик?

— Старик… — он задумался.

В вагоне было совсем темно — свет давно отключили, поезд мчался в ночи — холодная стальная стрела, направленная в неведомую цель.

— Старик… — повторил он ещё раз. Аркадий Ильич не видел его лица, но чувство опасности вдруг хлестнуло по лицу, Аркадий Ильич сжался, как перед ударом — и в следующий момент нечеловеческий крик потряс вагон. Секунду спустя зажёгся аварийный свет, примчалась проводница, сбежались перепуганные дети — но это всё потом, потом, а в это мгновение…

— Почему вы не спросите, что стало со мной?!! — что было сил крикнул попутчик. — Со мной! Десять лет! Десять лет и три месяца! Дня не проходит, чтобы я не вспомнил о нём!!! И всё таблеточки, таблеточки, я уже одурел от этих таблеточек, у меня мозг высох, а желудок превратился в студень, от которого я то и дело задыхаюсь, как будто смертный час мой пробил — каждый день, слышите, три раза на дню, и ночью, ночью, стоит закрыть глаза, начинаю куда-то падать, падать в пустоту, в ледяной холод и не могу ни уснуть, ни проснуться!!! О, это наше гениальное умение перекладывать свои беды на чужие плечи! Вот вы! вы! вы! — смотрите на меня, а я всё читаю, всё читаю в вашей душонке, это ведь я вас послал давеча за чаем — что, сладко было?! Я струсил тогда, десять лет назад, думаете вы? Да, струсил! Так ведь и вы струсили! Всего через час, вот здесь, со мной — струсили, бежать были готовы из купе, всего-то через час, а я эту муку месяц терпел, месяц — и вытерпел! И отказался! А с какой стати? Вы, что ли, лучше меня? Он лучше меня? Кто, кто лучше меня, покажите? Да, я знаю, вы скажете: а вдруг? А ВДРУГ!!! Но ведь это для вас «а вдруг», а для меня — смерть? Лечь под сумасшедший нож, это прекрасно, ради освобождения человечества… А помните, как меня спросили давеча: «Где гарантии?» А ведь и мне никаких гарантий, никаких, кроме безумия, на которое я был обречён в тот же миг, как его встретил!

Аркадий Ильич уже держал его за руки, проводница шарила по карманам его пальто в поисках таблеток, нашла какие-то капсулы, попыталась вложить ему в рот — он выплёвывал их, рвался из рук Аркадия Ильича, извиваясь всем телом и всё кричал, кричал…

— Я-то в чём виновен?! — кричал он. — Назовите! назовите мою вину! Мой грех в чём? Я, что ли, сгубил человечество? Я, что ли, сотворил этот голубой гадюшник без конца и края? Я, что ли, смешал молоко и кровь, мёд и яд, и излил их в уста жаждущих? Откуда же это право придти ко мне и указать перстом: ты! Кто сказал, что это позволено?! И где гарантии, спрашиваю я вас, где гарантии, что это снова не ошибка?! И почему у всех — даже у него — есть право на ошибку, а у меня — нет?!!

— Успокойтесь, успокойтесь, — прошептал Аркадий Ильич. — Ведь никто вас ни в чём не обвиняет… Съешьте ампулку… Мы все любим вас, любим… и жалеем…

Попутчик утих… Он, казалось, совсем обессилел… Проводница сняла с полки полотенце и осторожным движением смахнула пот с его лица, укутала его ватным матрасом.

— Ведь не надо нам вечной гармонии, не надо, — прошептал Аркадий Ильич. — Это всё мечта, миф, что ж вы так близко к сердцу, нельзя же, право… Мы в гармонии-то с ума все сойдём от скуки. И слава богу, голубчик, что струсили. Спаситель вы наш, другого слова и нет — спаситель… Нельзя человеку жить в гармонии, нельзя, и мечтать об этом не надо… Куры пусть живут в вечной гармонии, овцы, муравьи, рыбы — чего искать-то, полно этой гармонии вокруг нас. А человеку её не надо, человеку мысль дана… А где мысль — там гармонии не должно и быть… На то она и мысль… Чтоб тревожить и манить… Манить и обманывать… Спите, наш родной, спите, наш славный…

— Спасибо… — чуть слышно прошептал попутчик.

Аркадий Ильич умолк. Попутчик засыпал, скорчившись у стены — лекарства, должно быть, действовали сильно, или их слишком много вложено было в рот несчастного.

В дверном проёме стояли дети, молчаливые, напуганные. Пионервожатая накрывала их толстыми руками-крыльями, словно наседка. Дети жались к ней, доверчиво и нежно…

— Пойдёмте и мы спать? — тихо спросил Аркадий Ильич.

Дети ушли. Из дальнего купе ещё долго доносился их возбуждённый гомон.

Аркадий Ильич так и не уснул. Он сидел, о чём-то грустно размышляя, смотрел в замёрзшее окно. Позади окна чудились лето… озеро… дом под кровельной крышей… сумасшедший старик, о судьбе которого он так ничего и не узнал и, наверное, никогда больше ничего не узнает, потому что выходить из поезда ему надо было глубокой ночью, в Даугавпилсе, а ехать до Вильнюса, чтобы повторить утром вопрос, он не решился… Дел у него в Вильнюсе никаких не было.

1977–1984

Родился 1 января 1947 года. Писатель и кинорежиссер.

Автор книг «Тихие праздники», «Компромисс», режиссер-постановщик художественных фильмов «Столкновение», «Ночные наездники».

Сценарист фильмов «Гнездо па ветру», «Лесные фиалки», «Пожелай мне нелетной погоды», «Я люблю директора» и др.

«… Она как будто не могла поверить тому, что показывали ей глаза — бывают такие состояния, когда не можешь верить, Потому что не хочешь верить. И оттого повторяла эти нелепые слова, словно они могли что-то изменить или чем-то помочь…»