Леонид Тишков - Взгляни на дом свой

У водолазов нет государства, нет границ, которые бы охраняли бодрые пограничники, не стоят деревянные дозорные вышки на окраинах страны, нет пропускных пунктов, шлагбаумов, нейтральных полос. Любой, кто ради любопытства или по неразумению забредёт на территорию водолазов, не будет остановлен гортанным криком часового или предупредительным выстрелом. Здесь так — если хочешь, иди, а решил остаться — живи, тусуйся с водолазами, обосновывайся на пустыре или на болоте, места так много, что твой дом ещё долго будет стоять незамеченный, а тебя самого примут скорее за камушек, за сухой тростник, за потерянную соломинку для коктейля. Как ты ни маячь перед водолазами, ни размахивай на бугре ярким флагом своей страны, ни ори «кричалки» своего футбольного клуба, — никто не обратит на тебя своего внимания. Только потом, по прошествии нескольких лет, ты поймёшь, что тебя видели, о тебе знают, тебя даже полюбили, тростникового человека, чужестранца с болота, странного пришельца, который обосновался здесь. Это понимание придёт как озарение, среди пустых забот, где-нибудь на огороде, у грядок с картошкой, ты вдруг почувствуешь слёзы на своём лице, а в сердце необъяснимую любовь к водолазам, хотя они сами не давали тебе ни малейшего повода для этой любви.

Моя улица начиналась с поворота Загорной и шла к заводской плотине. Огромное деревянное колесо со времён Демидова поворачивалось вокруг своей оси, отпуская на волю уставшую от покоя воду в реку Серга, которая резво устремлялась вниз под стенами заводских цехов, пронзая, как кривая сабля, город до самого Леспромхоза и Курорта, где распадалась на протоки, принимая в себя речку Бардым. В начале улицы на взгорке была кузня, рядом Конный двор. На нём стояли лошади, можно было заказывать гужевой транспорт, брать в аренду лошадь с плугом, как с конюхом, так и без. Вообще, здесь были три постоялых двора: Конный двор, Дом приезжих и общежитие домноремонтников. Глухие голоса незнакомых людей из открытых окон общежития пугали меня, когда я проходил мимо, а вот, напротив, в Доме приезжих было пусто, этот мрачный одноэтажный деревянный дом с огромными окнами был всегда закрыт и безмолвен. Сейчас его нет, он то ли сгорел, то ли его разобрали на дрова. Общагу перекрасили в жёлтый цвет, и теперь там интернат для инвалидов и одиноких престарелых людей. Конный двор превратили в гараж, там давно нет лошадей и телег. Однажды я нашёл на месте кузни старую сношенную подкову. Вот и всё, что осталось от тех лошадиных времён, а ведь было так, что меня подхватывал приветливый кучер, усаживал на телегу и подвозил до школы или домой, когда я возвращался из школы. А недалеко от Дома приезжих прямо посреди улицы рос старый в три обхвата тополь, такого высокого я никогда не видел в своей жизни. Всегда, проходя мимо, я хлопал его по жёсткой тополиной коре, по заскорузлой сухой коже, как бы приветствуя деревянного великана. Сейчас на его месте только еле видимая выбоина, даже пня не осталось. Но иногда я вижу отражение огромного тополя в тихой воде пруда, когда наведываюсь в свою родную сторонку.

Главной приметой моей малой родины были горы: Кукан, Больничная, Кабацкая, Шолом, Орлова гора. Они смыкались в единую горную цепь, окружая городок со всех сторон. Кабацкая гора ложилась своим крутым склоном на улицу Ленина, аккуратно вывалив огромные серые камни прямо на тротуар. Кукан и Больничная соединялись вместе, напоминая человеческую печень с двумя долями. Поднимешься на верхушку Кукана, оттуда виден весь пруд, огибающий гору, крыши домов, бесконечные просторы в конце пруда, скрывающиеся в голубой дымке. Заберёшься на огромный камень, а всё равно не видишь конца леса, только пилят небо острые верхушки елей, как будто положили вокруг великаны-лесорубы огромные двуручные пилы зубьями вверх, сами легли в лощины и спят без задних ног. А над ними летают коршуны, высматривают рыб в пруду, мышей на лужайках и других мелких животных.

Второй адрес — переулок Мастеров. Он шёл вверх от реки Серга в сторону базара и обезглавленного советской властью Крестовоздвиженского храма, преобразованного в пекарню. На нашем берегу реки находилась свалка металлолома, на берегу Средней речки — лесопилка. Переехали мы на этот адрес в начале 60-х годов, когда младший брат матери Александр женился и в доме на Нудовской стало ещё теснее.

Дед мой Александр Иванович Тягунов, рождённый в 1879 году в Нижних Сергах, «робил», как у нас говорят, «на канаве» и, потерявший правый глаз от искры расплавленного металла, давно лежал на Крутом Яру. Умер он в 1949 году, за четыре года до моего рождения. Хотя мы не знали друг друга, мама говорила, что я был схож с ним тихим нравом и похоже сутулился. Хозяйничала в доме бабушка Марья Михайловна Тягунова, кержачка, ничего без её ведома в семье «не деелось». Отец мой был в семье примаком, зятем, принятым в семью на одно хозяйство. А куда ему, влазеню, как звали таких, тягаться с сыновьями тёщи. Поэтому было предложено моим родителям — Рае и её мужику, пришедшему из фильтрационного лагеря, куда он попал после четырёхлетнего германского плена, построиться на верхней улице, под самым Куканом. Но семья молодых учителей с тремя сыновьями, Валерием, Евгением и Лёнькой, встала в очередь на квартиру. За это время старший сын Лёрка, окончив с золотой медалью среднюю школу номер один, уехал в Москву и поступил в МГУ на истфак. Остальные поселились в двухквартирном одноэтажном деревянном доме, по ордеру, выданному им районо, в переулке Мастеров.

Холодный барак с печным отоплением, разделённый надвое для двух семей, стоял в переулке Мастеров. Рядом ещё пара таких же казённых домов. Мы переехали, отец вздохнул свободно: хоть и тесно, но работы меньше: скота-то нет, а в доме Тягуновых были лошадь, корова (как же её звали, коровушку-то? но помню, что у неё было человеческое имя, даже за глаза никогда не называли «коровой», может, Зойка или Зорька…), овцы и куры, да строгая тёща. Приходилось вставать до школы, кормить животных, доить корову, косить сено — страдовать. А здесь только собака Тобик, рыжая короткошёрстная дворняга, ей отец построил просторную конуру во дворе. Мы играли на крыше сарая, с неё был виден лес над рекой и сама река, а главное, огромная свалка металлолома, привозимого на Завод для переплавки. Именно эта свалка была моим любимым местом на земле. Там найден был станковый пулемёт, не весь, конечно, а ствол и кусок затвора, лента для патронов, фляжка немецкого солдата, ещё одна каска и штык, ржавое лезвие шашки и много удивительных загадочных предметов.