Леонид Тишков - Взгляни на дом свой

За Сбербанком пришла очередь кинотеатра «Авангард», превращённого ушлыми коммерсантами в кафе, он рассыпался в труху, только и осталась целой вывеска, и она канула в вечность, за ним разрушилась заводская столовая «Сказка». Кто половчее, помоложе — успел выбежать из столовой, но там их накрыла огромная стена Завода, стан «250» рухнул, подняв клубы цементной пыли, огромная кирпичная труба повалилась набок, кусок трубы с цифрами 1975 упал на крышу Первой школы, проломив три этажных перекрытия.

Дыра стала такой огромной, что занимала уже полгорода. Трещины в земле с грохотом разбегались в разные стороны, одна прошла под Домом культуры металлургов, разломив его, как пирог с капустой, облезлые колонны повалились, как пьяные, сшибая пивные ларьки и щиты с афишей футбольного матча команд «Металлург» — «Арти» и объявлением о покупке волос. Другая трещина подошла близко к берегу пруда, к мостику у самого края плотины, с которого когда-то стартовали лодки на День металлургов, в советские времена здесь соревновались гребцы, кто быстрее пересечёт пруд и получит премию: сапоги, фуфайку или утюг. Трещина ткнулась в камешек, на котором сидел одинокий задумчивый рыбак, камень кувыркнулся и провалился вместе с рыбаком внутрь земли. И сразу вода хлынула туда же, загудев, закрутившись, как будто Левиафан схватил из-под земли синюю скатерть водохранилища и потянул с чудовищной силой вниз.

Лодки, стоявшие на приколе, плотики, колышки, осока и прибрежные ивы-берёзы были затянуты вмиг потоком воды и грязи в яму, поплыли избы, стоявшие на улице 22-го Партсъезда, разлетаясь по брёвнышкам, всё, что было вокруг пруда, было смыто безжалостной водой. Некоторое время какой-то отчаянный лодочник обречённо боролся с потоком, высоко вскидывая вёсла, направляя судно по направлению Вверх пруда, но увлекаемый водой сдался, упал на дно лодки, свернувшись в горошек, и канул в трещину.

К вечеру весь пруд ушёл под землю, оголив илистое дно, заваленное мёртвыми сучковатыми деревьями, ржавым железом, ещё живыми лещами, окунями и дохлой плотвой. Небольшая группа разнополых и разновозрастных людей, которым удалось спастись на горе Кукан, стояли на огромном сером ледниковом камне с бледными лицами, искажёнными страхом, печалью и отвращением. Они молча смотрели вниз на циклопическую яму, занимавшую почти всё пространство, где когда-то был их город. Всё, что составляло их жизнь, было в одночасье поглощено землёй, уничтожено беспощадной стихией, сметено, вырвано с корнями, навсегда умерло, превратилось в каменный прах и никогда не вернётся.

Среди этих людей, но немного с краю, стоял Леонтий, до этого локального Армагеддона он был здесь на Кукане, валялся в сухой траве, считал колокольчики, любовался причудливыми формами пробегающих облаков, ждал появления радуги после краткого дождика. Каждый день он поднимался на верхушку горы, чтобы гулять здесь до вечера. И в этот трагический день он был здесь. Леонтий видел разверзающуюся яму, поглощающую город, исчезающий пруд, видел, как карабкались вверх убегающие от гибели люди, помогал детям подняться на камень. На верхушке горы стало многолюдно, человек тридцать — сорок, те, кто успел покинуть рушащиеся дома и улицы, они молча смотрели вниз, где разворачивалась страшная картина гибели города.

Леонтий отвернулся от людей, вышел на край камня, раскрыл рюкзак и достал свои крылья. Бросил под камень ненужные вещи: курточку, заплечный мешок, айфон, кроссовки, так легче подняться в воздух, и закинул крылья за плечи. Крылья тут же вцепились маленькими острыми зубами в спину, напряглись, широко развернулись, наружная часть их изогнулась волной, перья раздвинулись и затрепетали. Леонтий оттолкнулся от замшелого края камня и прыгнул. Крылья налегли на воздух, зашлепали быстро и широко, как вёсла того самого лодочника, что пытался избежать гибели. У самых верхушек елей северо-западный ветер мягко подхватил летуна, раздувая рубашку, легко поднял под самые облака, и крылья плоско легли на воздух, ухватив волну. Сверху Леонтию открылась долина с чёрной бездной, она простиралась от Шолома до Больничной горы, шла по краю высокого берега реки до высоких скал курорта. На одной из них он увидел маленький силуэт безрогого оленя. И улыбнулся ему, как своему другу. В голове Леонтия зазвучала песня:

Этой зимой я закончил писать эту книгу. Вышел прогуляться под звёздами, снег хрустел под ногами, как яблоко. Вернулся домой и поставил валенки на батарею. На тёплых чёрных шерстяных волосках зажигались капельки чистой воды. В капельках отражались окно, герань на подоконнике, я сам, сидящий на табуретке. Я склонился к одной из капель и увидел лицо Леонтия, смотревшего на меня внимательно и отрешённо одновременно. Похоже, он не узнал меня, да и как он мог меня узнать, когда мы были незнакомы. Он жил в другие дни-ночи, он был ковёр и гортензия, я же всего лишь приблизительный человек, опустошённый временем и беспамятством, случай свёл нас на несколько минут, пока капля не высохнет, вот она высохла, и я остался один. Зима, как бы длинна и сурова она ни была, закончилась. Снежный покров сошёл, только в прохладных низинках ещё лежали голубые кристаллические островки снега, рядом с ними на мокрой чёрной земле белыми огоньками зажглись подснежники.

Нас там не было, уже не будет, но когда-нибудь придут туда другие люди. Возможно, придёт Леонтий, приду я, но мы этого никогда не узнаем, потому что свет — это река, которая течёт всегда в одну сторону.