Леонид Тишков - Взгляни на дом свой

Прошлым летом в июле, никак на Троицу не попадаю, я навестил наше кладбище, рядом с моими родителями появилась свежая могилка. Здесь покоится Полина Алексеевна Тягунова, 96 лет, по метрике — Пелагея Алексеевна, пусть земля будет ей пухом. Прожила длинную-длинную жизнь, родилась в Нижних Сергах, здесь же и умерла. На жестяном столе Тягуновых красной скатертью лежат иголки стройной сосны, что выросла из могильной земли. И у Александра Ивановича с Ираидой Александровной повсюду лежат иголки, выросла пижма, зеленеют кустики земляники. Я сорвал красную ароматную ягодку, вкус её был такой же, как в детстве. Только печальней, какой-то предвечный незабываемый вкус.

В один из холодных дней декабря, катаясь на лыжах возле разрушенной церкви села Дьяково, Леонтий увидел помороженного ангела. Он лежал с закрытыми глазами у деревянного поваленного забора, припорошённый снегом, еле шевеля заиндевелыми крыльями. Одет он был бедно, в какую-то старую рваную хламиду, ноги босые, с длинными чёрными ногтями. Вокруг не было ни души, и Леонтию пришлось самому отнести его на дорогу, взвалив на плечи, как мешок с картошкой. Хотя ангел был пожилым и крупным, его тело казалось невесомым. Когда Леонтий нёс ангела, он прошептал ему: «Возьми мой желудок». Показалось, подумал Леонтий. На проспекте Андропова он увидел «скорую помощь» и передал помороженного ангела врачам.

Через три дня в институте, где учился Леонтий, в Абрикосовском переулке проходило очередное занятие по патологической анатомии. Как всегда в аудиторию на каталке привезли умершего, — и какое было удивление и печаль — на мраморный стол положили того самого ангела. Вскрытие показало, что многие органы ангела были отморожены, а умер он от сильного переохлаждения. Когда собрались зашивать труп, бросил внутренности в полость ангелова тела и хотел положить туда же для наполненности крылья, Леонтий остановил, попросив крылья отдать ему. И тут вспомнил, что ангел сказал ему тогда, у забора, когда он нёс его: «Возьми мой желудок». Леонтий отыскал среди внутренностей желудок ангела, завернул в кусок марли вместе с крыльями и унёс органы помороженного ангела домой. Дома он завернул крылья в старую газету и спрятал на дне чемодана. Когда же Леонтий обмыл желудок под струёй тёплой воды в ванной, то увидел, что он был из хрусталя. Весь хрустальный, желудок ангела излучал небесный свет. Где-то в глубине гранёной слизистой мерцала голубая душа, освещая вокруг предметы. Леонтий аккуратно положил желудок рядом с крыльями, прикрыл старой фланелевой рубашкой, закрыл чемодан и лёг спать.

Иногда, когда дома никого нет, Леонтий достаёт хрустальный желудок и крылья ангела и смотрит в прозрачную глубь хрусталя, и ему кажется, что он видит тень души ангела, заключённой внутри желудка. Леонтий знал: если привязать крылья к спине и разбить хрустальный желудок, то можно будет увидеть очертания самого ангела в хрустальных осколках, и душа ангела вселится в него. Тогда он прицепит свои деревянные лыжи к ботинкам, откроет окно, оторвав уже ненужные бумажные ленты, которыми обклеили когда-то рамы, оттолкнётся палками от подоконника и прыгнет в небесную даль. Люди внизу поднимут головы и скажут: «Смотри, небесный лыжник! Смотри скорей, там над крышами!». «Где? — спросит зазевавшийся. — Не вижу…». Только две белые полоски останутся на голубом небе на короткое время, а после медленно исчезнут, размытые весенним ветром.

Чёрный дым поднимался над Больничной и Кабацкой горами. Это разжигали домну. Или мартеновскую печь. В чём их различие, я не знал. Детей не водили на завод, не пускали в «горячий» цех. Это опасно, повсюду горит металл, шихта, шлак, грязь и копоть, говорили взрослые. Днём и ночью шумели печи, грохотало железо, из кирпичной трубы время от времени вырывались клубы дыма, который рассеивался над городком, прудом и горами. Плотный запах сажи стоял в воздухе, такой родной, сладкий запах моего детства. Сейчас, приезжая, я не чувствую его в воздухе, давно не топят доменные печи углём, да и самих этих печей уже нет. Чёрные деревянные дома на улице Федотова хранят в срубах стен и досках ворот столетнюю копоть, ту самую, что летела годами из труб завода. Всё покрывалось ею — и дома, и дороги, и сами люди. Зимой выходишь на улицу, а снег весь в чёрной пудре! Если разрежешь лопатой сугроб — будет тебе обгорелый слоеный торт. Весной, когда стаивал снег, эта сажа покрывала землю плотным чёрным ковром, пока дожди не смывали, не уносили её в пруд. Может быть, поэтому гора Кукан над моей улицей стояла двести лет лысой, покрытая лишь травяной шалью. Тихо рос один маленький кривоватый еловый лесок на склоне, да серые в пятнах лишайников камни-валуны то тут, то там. Мать рассказывала, что она ещё девочкой играла с подружками в этом леске. И мы с братьями любили подниматься на Кукан, валяться в сухой тёплой траве среди колокольчиков под куполом голубого неба, обрамлённого кудрявыми облаками.

А сейчас за последние несколько лет вдруг стал Кукан зарастать ёлками, рябинками, берёзками, иргой и боярышником. Теперь зимой в Сергах белым-бело, воздух чист и прозрачен, пахнет морозной хвоей, а я всё вспоминаю дым из красной кирпичной трубы, от которого снег становился чёрным. И тоскую о сладком, родном запахе моего детства, который исчез навсегда.

Леонтий причалил лодку к берегу недалеко от Плоского камня, затащил нос на песочек, вёсла спрятал в кустах малины. Поднялся по сухому склону, покрытому бесчисленным количеством сосновых иголок, пересёк тропу и пошёл сквозь заросли иван-чая на верхушку горы, где стояли серые, поросшие мхом скалы, одна из них выделялась своей мощью, целенаправленностью в небо, на макушке этого огромного камня росли маленькие берёзы и сосенки. Леонтий карабкался по скале, преодолевая небольшие зазоры между каменистыми уступами, долго искал путь наверх, он был скрыт еловыми ветвями, поднырнул под них и, наконец, взошёл на самую верхушку скалы. Это был округлый, с углублением посередине, могучий камень, заросший с одной стороны мхом, камень был тёплый, прогретый солнцем, серо-синий, в пятнах серого лишайника с красной каймой. На камне за многие годы образовался островок почвы, на нём росли нежная берёзка, небольшая рябина, трава-мурава. Камень возвышался над другими камнями, казалось, он парил над лесом, с него можно было видеть красные верхушки сосен, сквозь которые просвечивало огромное зеркало пруда. Пруд раскинулся крыльями, местами ветер взъерошивал перьями гладь воды, рябь то застывала, то бежала куда-то, замирая в зарослях водорослей. На выглаженной ветром поверхности пруда размеренно плыли отражения облаков, бокастых, окрылённых завитушками, плотных, как сугробы залежалого снега, вода окрашивала их в зеленоватый цвет, хотя сами они были белые до рези в глазах, на фоне синего неба они казались ещё белее, чем были на самом деле.