Леонид Тишков - Взгляни на дом свой

Этот форпост для водолазов — что обсерватория для людей. Сидят водолазы у маленьких окон и смотрят вдаль, напрягают зрение, изучают мерцание песка и пыли, завихрения тёплых струй то ли воздуха, то ли воды, поднимающихся над горизонтом. Силятся водолазы различить, обозначить силуэты существ вдалеке, зарисовывают грифельком всяческие артефакты, описывают непонятные явления. Каждый месяц посылают водолазы отчёты, что они видели, реально всё то, что они наблюдали, или это лишь знаки и символы бесконечности, а не воображаемый противник водолазов. А так как противник воображаемый, сама армия водолазов вооружена воображаемым оружием, — каждый водолаз представляет себе, что есть у него пушка или автомат, кто-то мечтает о сабле или кортике, кто-то о самурайском мече. В центре форпоста стоит длинная казарма с нарами, длинной в двести метров, на них лежат водолазы и мечтают. Основное занятие солдат — возлежание на полатях и мечтание, после сон, а по пробуждении — наблюдение, вахта у окон крепости. После вахты — сон и мечта. О чём только не мечтают водолазы! Ну, вы можете себе представить, если когда-нибудь сами мечтали. Не зря говорят, что армия — это школа жизни. После армии водолаз не нуждается в суетном, чём-то мелком, всё у него перед глазами, как только он включает силу своего воображения. Цветным, как экран телевизора, становится его наблюдательное окошко, шлем наполняется звуками, голосами и пением. Иногда можно слышать тихую музыку, шорох прибоя, шёпот звёзд, шелест шёлка, запах фиалок.

Что осталось от отца? Коричневое большое пальто, чехословацкий тёмно-синий плащ, полосатый галстук, шляпа из синтетической сеточки, пустой картонный чемодан, обтянутый чёрным ледерином, в углу которого я нашёл маленькую металлическую пуговицу от гимнастёрки. Эта почерневшая от времени, пришедшая с войны пуговица со звездой и серпом и молотом единственная «награда», которую оставил мне вместо боевых наград, которых не получил, мой отец. И начинает расти эта пуговица, становится огромной, заполняя комнату, оставаясь со мной надолго. Кто может изменить что уже совершилось, как изменить совершённое время, да и нужно ли? Для меня самого и для настоящего я копаюсь в прошлом, вытягивая новые и новые факты, которые превращают маленькую пуговицу с гимнастёрки отца в огромную сферу, в ней отражается моя судьба, на которую натягивается моё существование, как худой носок, и я сажусь с тонкой иглой, чтобы штопать множественные дырки прошлого.

Совсем недавно я нашёл в Интернете справку НКВД, касающуюся военной судьбы моего отца, которого нет на свете уже более тридцати лет. В ней было указано, что командир взвода политрук Александр Иванович Тишков, 1912 г. р., попал в немецкий плен 10 августа 1941 года у села Подвысокое. И тогда я узнал, что это место в Кировоградской области вошло в историю как Уманский котёл, в котором были окружены 6-я, 12-я и 26-я армии Южного и Юго-Западного фронта, погибли десятки тысяч, а сотни тысяч советских солдат и офицеров были пленены наступающими немецкими войсками. Все, кто выжил в этом аду и вернулся из плена, были обязаны не рассказывать о тех событиях.

Отец был тогда командиром взвода, на фотографии у него три «кубаря» на петлице, вверху звезда и пушки крест-накрест. Окружение началось 1 августа, в плен мой отец попал 10 августа, значит, в течение десяти дней он со своим взводом и тремя пушками пытался обороняться и прорвать окружение. Окружённые войска сконцентрировались в Зелёной браме, обширной дубовой роще, куда были загнаны остатки советских армий, а когда кончились боеприпасы, еда и вода, они выходили из леса в поля, уничтожив технику и документы, сорвав отличительные знаки, пытались пройти через немецкие кордоны в тыл, но тыла не было, везде были враги. Отовсюду: из дубрав, глубоких оврагов, сёл и неубранных полей медленно выходили небольшие группы и брели к просёлочным дорогам. Оторванные от своих частей, брошенные командованием, голодные и зачастую раненые, они поднимали руки вверх, когда их окружали немецкие войска. Среди них шёл и мой отец.

«Захваченные в плен наши товарищи томятся в загонах, в колхозных конюшнях, на скотных дворах. Постепенно свою добычу — раненых и обессиленных бойцов — конвойные команды гонят в Умань, в то страшное место, которое останется в истории под именем Уманьской ямы. В воздухе стоял смрад, с полей ветер приносил запах смерти, вокруг Зелёной брамы, на берегах Ятрани и Синюхи, действительно выросли холмы трупов. Для сбора погибших советских военнослужащих немцы и местные полицаи сгоняли женщин с грубыми домоткаными ряднами. Трупы не считали, не опознавали, а сбрасывали в воронки от разрывов бомб и снарядов или в окопы и ровняли их с землёй». Это из книги поэта, тогда военного журналиста Долматовского, бывшего среди военнопленных.

Я нашёл фотографию этого лагеря. Несметное количество людей (в докладах немецкого командования фигурировала цифра 103 тысячи советских пленных), скученное, спрессованное в глиняном карьере недалеко от Умани, серая безликая масса, без конца и края, снятая немецким фотографом с немым безразличием, как пейзаж. На ней написано: «Негатив № 1. 13/22. Умань, Украина, страна — Россия. Дата съёмки 14 августа 1941 г. 50 тыс. русских собрано в лагере военнослужащих в Умани».

Я всматриваюсь в эту фотографию, увеличиваю на экране компьютера каждого человека, пытаюсь разглядеть лицо, вдруг я увижу своего отца среди пленных, я наверняка узнаю его, я видел фотографии его в военной форме ещё до войны, но нет, это другие люди, его никак не могу найти. Я хочу разыскать этот негатив и увеличить фотографию до такой степени, чтобы люди на нём стали в рост наш, чтобы этот документ вырос до небес, окружил меня, и я бы оказался внутри него. И тогда я бы ходил от человека к человеку, заглядывал бы им в лицо и нашёл бы своего отца, хотя вряд ли смог бы ему помочь и забрать его оттуда.

Сколько времени немцы продержали там отца, я не знаю, полгода, год, есть факты, что эта Уманьская яма была полная людьми ещё два года. Пленных не кормили, а просто сбрасывали им трупы лошадей, и они варили в ржавых консервных банках конину, пили дождевую воду из луж, жевали глину, копали норы, чтобы спастись от холода. Каждое утро конвой заставлял выносить трупы умерших из ямы, и так много дней. Немцы были не готовы принять столько пленных, поэтому эвакуация из Умани шла медленно, может, они ждали, что все просто-напросто умрут от холода и голода.