Леонид Тишков - Взгляни на дом свой

Взяв такси, я поехал по первому адресу на улицу Республики, вход с улицы Холодильной. Старинное тюменское кладбище имело вид неухоженный, сиротливый, из-под снега беспорядочно торчали металлические кривые кресты, ограды поломаны, валялись упавшие деревья. Я зашёл в контору, поднялся по тёмной шаткой лестнице, спросил какую-то мрачную толстую женщину в голубой кофте, как можно найти могилу по имени, меня отправили к директору. Это был молодой человек, которого я встретил ещё раньше на лестнице. Он развёл руками, сказав, что все книги учёта погребённых сгорели в 90-е, так что найти что-то не представляется возможным. Да и вообще от старого кладбища осталась малая часть, на его месте разбили сквер, построили жилые дома, а что осталось — перед вами.

Картина перед моими глазами открывалась ужасная: казалось, что живые объявили мёртвым войну, они гнули и ломали кресты, срывали звёзды и полумесяцы, рушили оградки, разбивали памятники, валили деревья, забрасывали мусором тропинки. Где-то иногда стояли редкие памятники, на которых можно было увидеть надписи, но и они читались с трудом. Может, я найду хоть одно из имён тех людей, что увидел в деле моего деда. Я пошёл наугад по заснеженному кладбищенскому пустырю, не выбирая дороги, да её и не было, никто здесь и не ходил зимой, кому в голову взбредёт посетить сей чертог запустения, умирающий погост, покрытый снежный саваном. Хотя за оградой шумел многолюдный город, проезжали машины, зажглись фонари. Я повернул обратно, сел в своё такси и назвал новый адрес: Полевая, 109, там где-то должно находиться Затюменское кладбище.

Снег резко усилился, пошёл почти сплошной стеной, смазывая пейзаж за окном автомобиля: серые многоквартирные дома, потом — двухэтажные и одноэтажные домики, с косыми, залепленными грязью воротами. Через пятнадцать минут остановились у авторемонтной мастерской, я вышел, не понимая, где же здесь может быть кладбище. Через дорогу деревянный дом на два окна, справа — магазин, за автосервисом — новый многоквартирный комплекс, он возвышался горой над двумя чахлыми берёзами, передо мной был пятачок земли с кирпичной стенкой, на которой висела табличка:

Здесь на этом месте захоронены

2194 человека

из них

из Тюмени 588

Ялуторовского района — 209

Нижнетавдинского района — 193

Юргинского района — 150

Заводоуковского района — 147

Омутинского района — 142

Исетского района — 109

Тюменского района — 102

Упоровского района — 89

Армизонского района — 4

Ямало-Ненецкого округа — 121

Ханты-Мансийского округа — 263…

И отточие, что означает — и так далее, потому что когда я сложил эти цифры, то не получилось 2194 человека, всё как-то наугад, приблизительно, как будто не люди они были, а как эти кирпичи, из которых сложена эта мемориальная стенка. Так что и тут я не нашёл могилы моего деда, где-то здесь в овраге у речки Бабарынка, закопаны кости всех невинно убитых людей, в этой песчаной болотистой земле, на которой сейчас стоит новенький жилой кооператив «Олимпия». А сначала на этом месте построили асфальтный завод, сровняв могилы с землёй, потом — жилые дома. И это не единственное кладбище в Тюмени, которое уничтожили, чтобы возвести жилые дома. Только люди без памяти и разума могут жить на могилах, строить дома, заводить потомство. Мёртвые не прощают живым уничтожение их могил, хилым будет дом, возведённый на костях предков, разверзнется когда-нибудь земля и поглотит беспамятное племя.

Так и не найдя следов дедовой могилы, я велел таксисту везти меня в ближайшую церковь, по карте это была Всехсвятская, что на улице Свердлова. Таксист, молодой паренёк, явно сочувствовал мне, когда я стал расплачиваться, у него не было сдачи с пятисотки, так он перевёл эти деньги мне на карточку по номеру телефона, пожелал удачи в поисках дедушки. Улица Свердлова, раньше она звалась Кладбищенской, там тоже было кладбище, которое снесли, закатали в асфальт и построили дома. Вся Тюмень стоит на могилах, скособоченная, поникшая, промозглая, нанизанная на Туру, песчаные берега которой укрепляли могильными плитами с разрушенных кладбищ. Церковь теперь зажата со всех сторон домами, как последний форпост умерших, последняя крепость памяти, которую живущие люди не смогли осилить, взять приступом, а ведь хотели, когда сносили всё вокруг, чтобы возвести свой город.

Всехсвятская церковь, крашенная в белое, имела круглую форму с маленькой зелёной маковкой, входная дверь деревянная, зелёная, открывалась легко. Я зашёл в храм, чтобы заказать службу о упокоении своего деда, — почему-то был уверен, что чекисты не отпевали расстрелянных, наверняка не отпевали, разве это возможно? И когда я взял у служки длинный листочек, разлинованный для вписания имён, я подумал, что надо перечислить всех, кто был расстрелян в тот день вместе с моим дедом, кто ещё это сделает, кто их помянет? И я позвонил в ФСБ, моему архивариусу Оксане Ивановне, и попросил опять об аудиенции. На следующий день я переписал из огромного гроссбуха всех, кто шёл по общему делу с Иваном Григорьевичем Тишковым. И вернулся во Всехсвятскую церковь. Взял уже не один листок о упокоении, а три.

Упокой, Господи, Усопших рабов Божиих

Степана

Анны

Якова

Екатерины

Якова

Ивана

Марии

Марфы

Михаила

Никифора

Федора

Михаила

Клавдии

Павла

Антониды

Анисии

Порфирия

Михаила

Ивана

Алексея

Евдокии

Афанасьи

Коронада

Ольги

Александра

Матрёны

Анны

Марфы

Отдал листки и какие-то деньги, женщина в ларьке предложила мне совершить сорокодневное поминовение деда Ивана. Да, спасибо, сказал я и вышел из храма. Двор был весь чистый и белый от выпавшего снега, дворник собирал его фанерной лопатой, обитой жестью, в холмики у забора. Много холмиков, сотни и тысячи холмиков вокруг, десятки тысяч могилок без имени, без фамилии, без крестов и камней, просто холмики, запорошённые снегом, по всей России окружают меня, под каким из них лежит мой дед Иван Григорьевич, разве возможно понять. Может, этот, или тот, малая вероятность, но всё же, всё же…

Выставка открылась вовремя, моя работа «Безымянная» расположилась в дальнем правом углу. Для «могилки» мне выдали огромный ковёр с ярко-красными георгинами на чёрном фоне и чёрно-красной каймой по краям. Автора ковра звали Тюменцева, так было написано на белом кусочке ткани, пришитом к изнанке ковра, тюменский ковёр работы Тюменцевой… тридцать лет прошло с того времени, как он был соткан. Хранитель коллекции ковров, невысокая женщина в голубом халате и очках, посмотрев на мою инсталляцию, попросила сделать холмик побольше, чтобы ковёр не потерял своей формы. Я подложил ещё какие-то тряпки под середину ковра, что, собственно, ещё больше увеличило сходство его с могильным холмиком. И тихо присел на деревянную скамеечку рядом. День закончился, и подходило к концу моё путешествие на край ночи, в Тюмень, куда я уже никогда не вернусь.