Себастьян Фолкс - И пели птицы… [litres]

– Да почти ничего. Хотя есть одна неприятная особенность. Холмы. Все ведь будет зависеть то того, кто занимает высоты. Вести людей в атаку вверх по склону холма мало кому захочется, это будет самоубийством.

– Не думаю, что нам вообще захочется атаковать, однако наша задача состоит в том, чтобы оттянуть на себя части из-под Вердена. Если они там прорвутся, нам конец.

– Значит, отбивать высоты нам все же придется.

– Боши провели в тех местах уже год. Вряд ли они сосредоточились в низинах.

Стивен помолчал, затем спросил:

– Кто там будет еще?

– Большей частью необстрелянные юнцы из армии Китченера плюс горстка кадровых офицеров наподобие нас с вами, задача которых – подтянуть их.

Стивен ушам своим не поверил:

– И им придется атаковать тамошние позиции немцев?

Грей кивнул. Стивен закрыл глаза. Он помнил – с того дня, как сидел с удочкой над Анкром, – уходившую вверх от реки землю. И смутно припоминал большой лес на холме близ деревни, называвшейся, если память ему не изменяла, Тьепваль. А что будет представлять собой немецкая линия обороны после года ее обустройства, он знал точно: немцы умели всего за недельный срок вырыть траншеи, которые оказывались намного лучше британских. Мысль о том, что вчерашним торговцам, строителям, фабричным рабочим и клеркам придется впервые нюхнуть пороху, атакуя эту линию обороны, казалась ему абсурдной. Командование не может пойти на это.

– Не передумали? – поинтересовался Грей. – Не такое уж плохое место – Пиккадили-Серкус. Там по крайней мере можно прилично поесть. Можете даже раскошелиться на кафе «Ройал».

Стивен покачал головой:

– Как, по-вашему, вы сможете мне помочь? Уговорить их оставить меня?

– Все может быть. В конечном счете объяснить начальству, что у него будет на одного офицера больше, а не наоборот, всегда проще. Я могу побеседовать с заместителем полковника, майором Теребс.

– А насчет места в штабе? Можете вы отсрочить мой перевод туда – или отдать им кого-то другого?

– Если вы продемонстрируете вашу незаменимость, – ответил Грей. – И если научитесь лучше держать строй.

– Вы это о чем?

Грей кашлянул, раздавил каблуком свой окурок.

– Вы ведь человек суеверный, не так ли?

– Мы все суеверны.

– Только не офицеры, Рейсфорд. Наши жизни зависят от стратегии и тактики, а не от узоров из спичек и не от пасьянсов.

– Наверное, в душе я все еще остаюсь рядовым.

– Ну так забудьте об этом. Я был в вашей землянке, видел всю эту чушь. Вырезанные из дерева фигурки, карты, огарки свечей. Бросьте это. Полагайтесь на подготовку бойцов, на свое умение командовать. Доверяйте им. А если потянет на сверхъестественное, обратитесь к капеллану.

Стивен потупился:

– Никогда не усматривал в Хорроксе ничего сверхъестественного.

– Не валяйте дурака, Рейсфорд. Вы меня поняли. Если я помогу вам, вы должны будете расплатиться со мной. Отказаться от ваших предрассудков и поверить в себя.

Стивен ответил:

– Знаете, я не то чтобы верю в эту ерунду – в карты, предсказания судьбы и так далее. Но ведь все и каждый занимаются этим.

– Нет, Стивен, не все. Вы занимаетесь – из-за чего-то, случившегося с вами в детстве.

Голос Грея немного смягчился.

– О чем вы?

– История вашей жизни мне неизвестна, однако я думаю, что все дети верят в какие-то высшие силы. Потому и читают книжки о ведьмах, колдунах и бог весть о чем еще. Обычная человеческая потребность, которая естественным образом проходит вместе с детством. Но если мир ребенка рушится под слишком сильным напором действительности, эта потребность уходит в глубокое подполье души.

– Что за нелепое австрийское шаман…

– Тише! – Грей встал. – Я ваш командир. И поэтому знаю побольше вашего. Если я поспособствую вашему, да поможет вам Бог, дальнейшему пребыванию на передовой, вы обязаны будете делать то, что я скажу.

Он протянул Стивену руку. Тот коротко тряхнул ее и вернулся в палату.

– Вы сумасшедший сукин сын, Рейсфорд, – сказал Майкл Уир. – Вы что, и вправду решили остаться здесь, хотя могли бы поехать домой?

– Домой?

– Вы понимаете, о чем я. В Англию. Там в это время года так красиво. Я обычно ездил на Троицу к тетке, она жила в Шерингеме, на Норфолкском побережье. Под конец мая воздух там такой чистый, что опьянеть можно. Поля, живые изгороди – все в цвету. Самое распрекрасное время. А в Бёрнем-Торпе был маленький паб, так в нем…

– Свозите меня туда, когда все закончится, но не раньше. А до той поры кое-что покажу вам я. Так вот, о местах, в которые мы направляемся. Вы уже получили приказ?

– Да, правда не очень подробный. Выступаем в пятницу, на Альбер. Такое уж наше везение. Я-то думал, мы здесь до конца войны досидим, но там придется столько мин закладывать, что штаб корпуса запросил две дополнительные саперные роты. И догадайтесь, на кого пал выбор. Альбер – это ведь тот самый город, где с церковной башни свисает Дева Мария [6] 15 августа 1915 г. в колокольню базилики Альбера, увенчанную статуей Девы Марии, попал снаряд, в результате чего статуя наклонилась, но не упала. Среди британских солдат возникло поверье: когда статуя упадет на землю, война кончится. Статуя действительно рухнула с колокольни 16 апреля 1918 г., после попадания еще одного снаряда. ?

– Да. В тех местах та еще давка будет. Половина наших экспедиционных войск соберется. Виски?

– Давайте, – согласился Уир.

– В четверг вечером, когда весь наш тыл будет забит транспортами, я свожу вас в деревню и устрою отвальную.

– То есть?

– Подождите, увидите. Вам этого давно хотелось.

Уир с подозрением посмотрел на Стивена, но промолчал. Он догадывался, что тот затеял. Слышал от возвращавшихся с отдыха солдат, что на краю деревни есть один фермерский дом, в окнах которого всю ночь не гаснет свет. Живут в нем, рассказывали Уиру, мать с дочерью, готовые обслужить хоть целый взвод.

Мысль об этом испугала Уира. Впервые он прикоснулся к женскому телу только в семнадцать лет, но тогда испуганно увильнул от возможностей, которые оно сулило. Девушка была годом старше его, но казалась принадлежавшей к другому поколению. Он застеснялся, чувствуя себя слишком юным для того, что она ему предложила; она же, обладая чувством юмора и житейским опытом, относилась к предстоящему как к чему-то на редкость простому и до того естественному, что дальше некуда. Он был наслышан о всех этих делах и успел усвоить: они чрезвычайно постыдны и столь же приватны, и ему вовсе не хотелось, чтобы кто-то видел, как он в этом участвует, – даже причастная к ним девушка. И Майкл отклонил ее авансы, сказав себе, что лучше подождать, пока не повзрослеет.

Попутно он смятенно приглядывался к знакомым супружеским парам, в частности к собственным родителям. Родители сидели в гостиной их просторного кирпичного дома, читая или играя в карты, а он смотрел на них во все глаза, рисуя себе сцены разврата. Когда мать поворачивалась к нему и, отложив шитье, склоняла к плечу голову и спрашивала, о чем он размышляет, ему приходилось быстро фокусировать затуманившийся взгляд на проборе в ее волосах, на бусах, на скромном платье, выбрасывая из головы картины распаленных органов и переплетения тел. Конечно, все это были дела естественные, те, посредством которых жизнь обновляла себя и двигалась дальше, и тем не менее он, наблюдая за болтовней родителей с их состоявшими в браке знакомыми, не мог не дивиться странному заговору, который позволяет им укрывать за деланно скромным поведением на людях свои подлинные поступки.