Себастьян Фолкс - И пели птицы… [litres]

– Изабель.

– Стивен. Как приятно видеть тебя.

Тихий голос ее был все тем же, какой звучал когда-то в гостиной в ответ на пошлые приставания Берара; сейчас он пронзил Стивену каждый нерв.

Стивен подошел к столику, чтобы получше рассмотреть ее. Рыжевато-каштановые волосы, широко посаженные глаза, кожа – различить ее при таком освещении было трудно, но она все еще была той кожей, в изменчивых складках и красках которой он читал ритм внутренней жизни Изабель.

Впрочем, было и кое-что новое. Левую сторону ее лица обезобразил длинный извилистый шрам, который начинался от уха, шел вдоль челюсти, а затем, искажая ее естественные очертания, спускался к шее и исчезал под высоким воротом платья. Стивен понял, что тело Изабель было изуродовано. Рану залечили, ухо удалось восстановить. Однако измененная линия челюсти осталась напоминанием о полученном Изабель ударе, и, хоть края раны срослись, с первого взгляда было ясно, какой мощной силы был этот удар. Левая сторона тела Изабель прижималась к спинке кресла с какой-то неловкостью, – так, точно отчасти утратила подвижность.

Она проследила за движением его взгляда.

– Меня ранило осколком снаряда. Я думала, Жанна тебе рассказала. Сначала пострадал дом на бульваре дю Канж, потом тот, в который мы переехали, – на рю де Комартен. Нам не везло.

Стивен не мог произнести ни слова. Что-то сдавило ему горло. Он поднял правую руку ладонью к Изабель. Этот жест должен был показать, как он рад тому, что Изабель осталась в живых, сказать, что ему случалось видеть и гораздо худшее и что он сочувствует ей. Он хотел сказать многое, однако не сказал ничего.

Изабель, по-видимому, подготовилась к встрече намного лучше Стивена.

– Ты замечательно выглядишь, меня это радует, – спокойно продолжала она. – Поседел немного, верно?

Она улыбнулась.

– Спасибо уже и за то, что ты выжил в этой ужасной войне.

Стивен скрипнул зубами, отвернулся от нее, сжав кулаки. Он покачивал головой из стороны в сторону, однако голос не возвращался к нему. Ощущение собственного физического бессилия оказалось для него неожиданностью.

А Изабель продолжала говорить, хоть в голосе ее и появилась дрожь:

– Хорошо, что ты захотел повидаться со мной. Мне очень приятно, что ты пришел. А шрам мой пусть тебя не беспокоит. Я понимаю, он безобразен, но мне совсем не больно.

Слова Изабель, в которых уже проступил испуг, текли и текли, обращенные к спине Стивена. И он понемногу начал справляться с бушевавшими в нем чувствами. Звучание ее голоса помогало ему. Он собрал, словно в кулак, все силы своей души и в конце концов совладал с собой.

С облегчением, даже с гордостью он услышал, повернувшись к Изабель, свой голос. Подобно ей, Стивен произносил простые, ничего не значащие слова:

– Мне посчастливилось столкнуться с твоей сестрой. Она очень добра.

Он сел напротив Изабель за стол, склонился к ней, заглянул в глаза.

– Я на время лишился дара речи. Прости. Ты могла счесть это грубостью.

Изабель протянула ему правую руку. Стивен сжал ее ладонь своими, подержал немного и отпустил. Что может произойти, если он будет и дальше удерживать ее, Стивен не знал. Он не доверял себе.

– Изабель, – сказал он, – ничего, если я выпью воды?

Она улыбнулась:

– Милый Стивен. На столе – вон там, в углу – стоит кувшин. Налей себе сам. И, если хочешь, выпей немного английского виски. Жанна сегодня специально сходила за ним.

– Спасибо.

Он встал, подошел к столу. Выпил стакан воды, налил в него виски. Рука его подрагивала, но, повернувшись к Изабель, он заставил себя улыбнуться.

– Тебе удалось уцелеть, – сказала она.

– Да, удалось. – Он вытащил из кармана гимнастерки металлический портсигар, достал сигарету. – Война продлится еще год, а может, и дольше. Я почти не помню, как жил до нее. Мы, уцелевшие, не думаем об этом.

Он рассказал ей о двух своих ранениях, о том, как оправлялся после каждого. Разговор их представлялся Стивену совершенно бесстрастным, и его это радовало.

Изабель сказала:

– Надеюсь, мой вид не приводит тебя в ужас. В сущности, мне повезло – в сравнении с другими.

– Нет, не приводит. Ты не знаешь, чего я успел наглядеться. Не стану тебе про это рассказывать.

Он вспомнил виденного им однажды солдата, лицо которого разворотила пуля, обычная винтовочная пуля.

Получился аккуратный треугольник с вершиной в центре лба и углами на нижней челюсти. Половина одного глаза уцелела, но больше от лица ничего не осталось, если не считать нескольких перекошенных под нелепым углом зубов, – все прочее было вывернуто наизнанку. Сознания солдат не утратил, слух сохранил и потому выполнял указания, которые получал от врача. По сравнению с этим рана Изабель выглядела сущим пустяком.

Впрочем, Стивен солгал. Он испытывал ужас. Когда глаза его привыкли к полумраку, он увидел: кожа на левом виске Изабель растянута так, что форма ее левого глаза слегка изменилась. Однако пугала его не жестокость ее ранения, но ощущение огромной близости к ней. Ведь именно ее кожа и кровь когда-то открыли ему такие вещи, до которых не добраться никаким осколкам.

Постепенно им удалось достигнуть определенного взаимопонимания, и Изабель решилась рассказать ему о случившемся с ней. О совместной их жизни, о местах, в которых они побывали, даже о Сен-Реми она упомянула лишь мимоходом.

– Так, я вернулась в Руан, в родительский дом. Я словно опять обратилась в ребенка, но без невинности, без ощущения больших, открытых передо мной возможностей. Конечно, приняв меня, родители поступили по-доброму, однако мое падение ощущалось мной как тюремная клетка. Представляешь? Меня словно вернули назад, наказав за плохое поведение, и потребовали, чтобы я все начала сначала.

Вскоре отец стал поговаривать о моем возвращении в Амьен. Сначала я не принимала эти разговоры всерьез. Думала, что Азер и видеть меня не захочет – не говоря уж о скандале, который вызовет мое появление в городе. Однако отец оказался ловким дипломатом. Он взялся за это дело так же, как когда-то за устройство моего брака. Пригласил Лизетту и Грегуара повидаться со мной. Увидев их, я расплакалась от счастья. Лизетта выросла, превратилась в юную женщину. Ей мое возвращение было не нужно, однако она проявила доброту, хоть легко могла бы обойтись и без нее. А вот Грегуар умолял меня вернуться. Они почти уговорили меня. Я не могла поверить, что они способны простить мне то, что я сделала с их отцом. Но они просто сказали, что все забыто. Думаю, потеряв одну мать, они были готовы на все, чтобы не лишиться другой. И простили меня. Простили, потому что любили – даже такой, какой я стала.

Потом состоялась встреча с Азером, которой я сильно страшилась. Странно, но он показался мне пристыженным. Наверное, то, что я оставила его ради другого мужчины, принизило Азера в собственных глазах. Со мной он вел себя смиренно. И даже пообещал, что будет мне лучшим, чем прежде, мужем. Я не могла до конца поверить в то, что все это происходит на самом деле. Желания вернуться я не испытывала. И решилась лишь потому, что была очень несчастна в доме родителей, а отец умело играл на этом.