Наталья Галкина - Зеленая мартышка

Она окончила вуз, была любимой ученицей блистательного хирурга Бакулева, во время войны оперировала во фронтовых госпиталях, пока их часть не накрыло артиллерийским огнем на переправе; ее ранило в обе ноги, ранение было тяжелое, она больше никогда не могла оперировать стоя. В Пятигорске Валентина Григорьевна, став директором большого санатория, развела розы, такой был у нее розарий, что из Никитского ботанического сада приезжали посмотреть.

И в Петербурге — на своем окне и в квартире дочери с зятем — росли с ее легкой руки на подоконниках громадные кусты роз и хибискуса, цветущие, прекрасные; и по сей день цветут.

Когда она узнала, что ее единственная любимая дочь собралась замуж за переводчика и поэта Сергея Петрова, годившегося ей в отцы, скандал разразился с криком и слезами; однако утром, умывшись, вздыхая, Валентина Григорьевна отправилась в магазин тканей выбирать лен на простыни в приданое и уже к вечеру вышивала на простынях элегантные монограммы с вензелем. В конечном итоге Петров, арестованный в тридцать седьмом, после года тюрьмы, по редкому везению, отправленный в Сибирь на высылки, где и прожил до пятьдесят четвертого, автор редкого таланта, человек, знавший в совершенстве двенадцать языков — а как знал он русский! — ей понравился, она убедилась, что дочь в браке счастлива, и успокоилась.

А Сергей Владимирович, прослышав, что его теща (которой был он старше) — врач, так к ней и кинулся: «Валентина Григорьевна, а почему у меня болит там-то и там-то? и ощущения бывают, что… — ну, и т. д…» — «Сергей Владимирович, — отвечала ему теща певучим спокойным голосом с непередаваемой интонацией допотопной эпохи, — это всё от молодости».

Была она высокая, стройная, нос с горбинкой, серо-голубые глаза слегка навыкате, одета элегантно (в таких идеально отутюженных блузах могли бы являться на торжественные церемонии английская королева или Маргарет Тэтчер). Вокруг нее всегда воцарялись уют и порядок. Когда ей надо было по какому-нибудь поводу идти в чиновный стан, она на свои вечно модные пиджаки à la Шанель надевала ордена и медали.

После инсульта пролежала она около года без памяти, в какой-то коме наособицу, а потом очнулась, стала вставать к столу, в ванную, общалась с гостями, смотрела телевизор. Она тогда прочла мой только что вышедший «Архипелаг Святого Петра» — и последовало резюме: «Наташенька очень хорошую книжку написала, вот только зачем она в ней слово «нассала» употребила?» Для меня это один из самых дорогих отзывов.

В Комарове Валентина Григорьевна, отправляясь за грибами, всегда собирала листья папоротника — ноги парить: всю жизнь после ранения болели.

В компании докторов, приехавших в гости на дачу к моему отчиму, великому военному нейрохирургу Самотокину, услышав упоминание о Бакулеве, я сказала: была неделю назад у нас одна его любимая ученица, Валентина Григорьевна. Последовала пауза, и тут один из врачей, ее вспомнив, воскликнул:

— Ну, как же, как же! Валечка Литовченко!

Он прямо-таки просиял, улыбаясь, словно солнце осветило его лицо, одно из тысячи солнц, чьи вермееровские лучи пробирались в окна операционных, осиянным облаком окутывали раненых, эшелоны, обстрелянную переправу, пятигорские и подоконные петербургские розы, певучую веселую речь, пряди золотистых волос.

— …Тетю Олю арестовали, бабушка с малолетней Алей зимой поехали на Урал.

И вот едут они, пейзаж уральский, холод, морозище, молчание, луна, снег искрится; а на замерших пространствах полного безлюдья всюду алые лозунги: «Все на выборы!».

Пятилетняя племянница моей подруги написала первое в жизни стихотворение под названием «Рубашка и ножка»:

Мальчик до двух лет молчал, и все его, немого, жалели.

Как-то разбрелись взрослые, оставили малыша со старшей сестренкой, та, разогрев обед, стала братца звать к столу, а он заигрался, кубики, машинки, не до обеда. Сестра, зайдя с кухни в комнату, громким грозным голосом промолвила:

— Сейчас же садись за стол!

И получила в ответ:

— Седай самой!

С этого момента он самым обычным образом заговорил, как все дети.

Когда я была маленькая, мне давали листы машинописных медицинских статей, чтобы рисовать на обороте. Придя в дедушкин кабинет, я просила:

— Дай кинатасик и багами…

А вот еще одна парная просьба. Моя подруга Света Абрамичева сказала дочке Насте, что купит ей куклу.

— Нет! — отвечала Настя. — Я хочу пастолет и ватомат!

Когда мой старший сын Саша был маленький, он спросил меня:

— Где я был, когда меня не было?

— Ты был так мал, что тебя заметить было невозможно, — ответила я.

— А где ты была, когда тебя не было?

— Я была такая маленькая, что никто меня не видел.

— Нет! — отвечал он. — Я тебя видел!

Один из самых распространенных видов японской (и китайской) медитации — подметание дорожек в саду, сопровождаемое шелестом палой листвы. Практикуется, в частности, монахами дзен-буддистских монастырей.

Всем жителям провинции, деревни, всем дачникам российским подметание сие более чем известно, люди даже имеют к нему некую наклонность, — впрочем, не все.

Однажды стоя на веранде второго этажа Комаровской дачи, пребывая в приступе малодушия (обстоятельства житейские иногда побеждают нас, юдоль сильна), временного бездействия (о котором говорят: «руки опустились»), глянула я через дорогу на дом соседей наших Берковых. И увидела привезенную недавно хозяевами из Иванова Анны и Ольги Берковых бабушку с материнской стороны. Было ли ей тогда восемьдесят лет, девяносто, или дело шло к столетию? Все три возраста ей годились. Согбенная, худенькая, еле ходившая (не помню сейчас, — после какой травмы ее привезли, после перелома руки или ноги), медленно продвигалась она по участку с голиком, подметая дорожки, стежки, тропки. За ней влачился шлейф чистоты, точно след за улиткой. Минут десять стояла я в остолбенении, потом приступ мой былой как рукой сняло, устыдись, женщина, принялась я за будничные дела стирок, уборок и иже с ними; возможно, в довершение отширкала граблями ведущую к крыльцу моему тропиночку.

Эту самую ивановскую бабушку наблюдала я тем летом за японской медитацией ежедневно. Участок соседей, и прежде аккуратный, приобрел вид необычайно ухоженный, особенно хорошо видны были идеально выметенные тропки мне сверху.