Наталья Галкина - Зеленая мартышка

— Ну и характер у тебя! Темный, мрачный, непроходимый, прямо тайга, бурелом, медвежий угол, едва идешь. Причем идешь за дровами: деловой.

Чаще, впрочем, в лес ходили по грибы: девушки гуляли и собирали ландыши, молодые люди спешили на этюды.

Ключ, характеризующий ум, был особым поводом для веселья.

— Какой ключ ты нашла?

— Большой, тяжелый, с завитушками, думала — золотой, а он из бронзы.

— И что ты с ним сделала?

— В карман положила на всякий случай.

— А ты что за ключ нашел?

— Ржавый гаечный.

— Что ты с ним сделал?

— На что он мне в лесу, тяжесть лишнюю таскать. Выкинул к чертовой матери.

Одна из текстильщиц-красоток с кафедры текстиля нашла ключик маленький-маленький, зато блестящий, неизвестно для чего и непонятно от чего.

Ну, а река, то есть любовь, оказалась самым разнообразным разделом теста. Встречались реки, похожие на море, мельче ручьев, горные, обмелевшие, пересохшие, мутные, прозрачные насквозь. В реке купались, плавали, умывались, мыли ноги, стирали носки, пускали бумажные кораблики, тонули, плыли на веслах, намывали золото, поили скотину, набирали воду в чайник.

Самым экзотическим ответом речной тематики был признан финал теста из уст медлительного, неразговорчивого, симпатичного всем, а многим напоминавшего Обломова Валерия Масличкина:

— Река? Так зимой дело было, на ту сторону почти перешел, на другой берег выбрался, только тогда и понял, что реку миновал, по лодкам перевернутым.

Знатоки утверждали: это один из самых точных тестов в мире. Кажется, и вправду ответы совпадали со свойствами отвечавших.

Стену, например, то есть препятствие в жизни, не все обходили, пробивали, перелезали, перелетали, подкапывали, предоставляли самой себе, махнув рукой и повернув в другую сторону; один написал на стене нехорошее слово, другой лег спать возле нее в тенечке, третий ее разрушил. Нашелся и такой, что ушел обратно, вернулся с контейнером кирпича, достроил еще три стены, в центре избушку и зажил припеваючи.

— Так не годится! Ты же должен идти дальше, дойти до реки…

— На что мне река? У меня на участке колодец есть. И не уговаривайте.

Ключ в траве — единственному из будущих художников — попался не оловянный, чугунный, бронзовый, деревянный, стальной, позолоченный, а водяной: родник.

— Ну, как какой ключ? Чистый, холодный. Всякий напьется, да еще на всех останется.

А сибиряк из нашей группы на вопрос — что он в лесу делает — ответил:

— Корову ищу.

Некогда услышала я от Ларисы Ёлкиной:

— Когда я в юности впервые увидела работы Джотто, мне стало жаль, что я не католичка.

Позавчера мне повезло: я смогла добраться до Эрмитажа, пробежать по залам, галереям, анфиладам его, простоять десять минут возле привезенной из Италии одной работы Джотто ди Бондоне «Бог-отец».

Эти десять минут, оставшуюся часть дня до ночи и весь следующий день до ночи я помнила себя, но мне было все равно, кто я.

Дедушка подарил мне детскую книжку об автомобилях, дорожных знаках, правилах уличного движения и прочем под названием «Рядом с водителем». Мне очень нравилось сидеть рядом с ним в его «победе». Машину он водил хорошо. Меня (в десять лет) он тоже было начал учить вождению. Я удивляла его: машина у меня начинала движение плавно, не прыгала, как частенько у начинающих, как лягушка, я легко вписывалась в неширокие валдайские повороты с улочки на мосток через канавку, ведущий к воротам: но стоило впереди появиться не то что машине либо велосипедисту, а даже собаке, я тормозила и останавливалась. Видимо, была бы я подходящим шофером для Сахары. Много позже, студенткой, узнала я на лекциях по инженерной психологии, что люди делятся на обладающих вниманием рассеянным или направленным. Первые — операторы, шоферы, дирижеры, диспетчеры. Нас тестировали, у меня оказалось мощное направленное внимание. Лазер вместо веера, необходимого человеку за рулем.

Дед водил свою «победу» идеально, талантливо, как все, что он делал. Только однажды вез он всю семью из гостей с площади Труда на угол Невского и Маяковского по средней (разделяющей встречные потоки) белой полосе Невского. Был он навеселе, несся как бешеный, подъехав, открыл ворота во двор ударом бампера. Бабушка сидела рядом с ним, отец с матерью и со мной — сзади. Мчались в полном молчании, никто ни слова не проронил. Доехали, однако.

На валдайских дорогах открыла я полную ноншалантность коров (все стадо неспешно перло по шоссе, звеня боталами, бубенчиками, колокольчиками, жуя, на гудки и крики не реагируя) и необъяснимость куриных мозгов: вот стоит курица на обочине, стоит, стоит, а как только метра на три машину подпустит — перебегает, голенастая экстремалка, дорогу маниакально: дороги должны были бы быть усеяны куриными трупиками, тварей спасали шоферская натренированность, личная курья скорость да куриный бог. В камикадзе играли одни куры, петухи вели себя монументально, вальяжно наблюдая за дурьим своим гаремом да за залетными средствами передвижения.

Когда дорогу перебегала черная кошка, дедушка чуть притормаживал, произнося фразу из шоферского катехизиса: «Предупредительные знаки действительны на один квартал».

Одной из любимых моих книг в детстве были «Пьесы-сказки» Карло Гоцци. Тем интереснее было в муратовских «Образах Италии» прочесть о воспоминаниях драматурга, автора «Турандот» и «Короля-оленя», одного из творцов комедии дель арте. Мемуары Гоцци назывались «Ненужные воспоминания». Страницы их напоминали тексты Гофмана, повествовали о нелепых совпадениях, шутках таинственных сил, преследовавших Гоцци на улицах Венеции, в его имении во Фриуле; даже конфеты, которыми угощал его отбивший у него любовницу, актрису Теодору Риччи, франт Гратароль, назывались «diablotins de Naples» — «неаполитанские дьяволята». Персонажами его пьес были демоны, феи, он показывал публике чары и колдовство, соблазнял ее магией и сам считал: подобная игра безнаказанной быть не может.

Закрытие летнего сезона ознаменовалось традиционным заплывом на резиновых надувных бабах (в натуральную величину, из sex-shop’a) по порогам Вуоксы под крики зрителей и вопли участников заплыва; молчали только розовые голышки.

В ночь после дня рождения Растрелли мусульманский месяц висел над Смольным собором, задевая верхний купол его, верхнюю башенку нижним рогом своим.

Так стар и слаб был пес, что крысы ему в конуре хвост погрызли. Хозяева отводили глаза, жалели пса, не могли его усыпить, ждали, когда сдохнет.