Наталья Галкина - Хатшепсут

В отличие от южного Филиалова в северо-западном не наблюдалось развязности и шутовства; он был даже несколько суров и сух, если к нему применимы были подобные определения.

— Вы когда-нибудь задумывались о целях искусства? Ведь вы у нас философ.

«Нехороша у северо-западного Филиалова улыбочка», — подумал Армен.

— Вам не приходило в голову, что все эти самые предчувствия, предсказания, пророчества литераторов и художников на самом деле нечто иное?

— Пророчества? — спросил Армен.

Филиалов нетерпеливо открывал вторую бутылку.

— Ну, стихи о смерти от пули у Лермонтова, смерть Ленского на дуэли у Пушкина и тому подобное. Откуда, собственно, следует, что это пророчества? что художник связывается с будущим, и оно ему оттуда, где нас еще нет, кукует? Вы не думали, что, может быть, художник сам вякнул, да это будущее и создал? Я вам намекаю на одно из толкований искусства, на его проективные свойства. Посредством. Произведений. Искусства.

— Очень интересно, — сказал Армен. — Вы простите, может быть, мы поговорим обо всем этом в другой раз?

— В другой раз мы поговорим о другом, — сухо сказал Филиалов. — Продолжаю. Я опрашивал многих пишущих — не бездарных, само собой, и придерживающихся реалистического метода — все они сие свойство знают, с ним сталкивались. То есть сначала автор сбрендит — а потом то и выходит невзначай Настоящий художник — всегда демиург будущего. Орудие, в некотором роде судьбы — улавливаете? Вот и вся магия. То есть да, магия, само собой. И у вас, Армен, имеется сей дар. Вы медиум тонкого мира, вы создаете, вы способны диктовать свое Природе и Будущему. Казус у вас вышел с балериной? носик попортила, плечико болит. А?

«Телефонные разговоры подслушивает, что ли?»

— Уж я не говорю о жене вашей. О пятнышке на ее скульптурном портрете. Да вы успокойтесь. Не надо так глазами-то на меня сверкать, джан. Что вы так смотрите? Нате зажигалку. Хмель прошел? Очень хорошо.

— Что вы ко мне пристали? Что вам нужно? Кто вы такой?

— Ну, наконец-то слышу речь не мальчика, но мужа. Я к вам не пристал, Армен-джан, я вас вербую. Кто я такой? Вот философский вопрос: кто мы? кто ответит? кто вы-то сами? Вы реалист, дорогой, но талантливый реалист, оказывающий влияние на жизнь, искривляющий ее зеркало серебряное. Кстати, вы не задумывались, почему у дикарей некоторых — да и в иных религиях — запрещено реалистическое изображение человека? Орнамент — да, условные фигурки — пожалуйста; а реальных лиц чтобы ни-ни. Все потому же, душа моя. Дабы не влиять. Давления не оказывать на те-че-ни-е событий: частных, общественных, любых. Уловили? Именно с реализма все беды ваши и начались.

«Ваши?» — подумал Армен.

— Короче. Вы нам нужны. Вы нужны нам как орудие изменения будущего в лучшую сторону. В должном направлении, если хотите. Будущего общего — и частных биографий. Вы нужны нам как средство от хаоса.

«Нам?» — подумал Армен.

— Как наводчик, — сказал Армен.

— Неудачное сравнение, — сказал Филиалов.

Армен вышел на кухню и сунул голову под кран. Отфыркиваясь и вытираясь, вернулся он в комнату. Филиалова не было; на столе стояла его недопитая рюмка, а в пепельнице дымилась его недокуренная сигарета.

С легкими у Лины дело обстояло «не вполне хорошо», как выразилась на очередной беседе врачиха, похожая на Джоконду. И перед следующей операцией Армен смог несколько раз с Линой увидеться в приемные дни. Разговор не клеился, Лина не хотела, чтобы он приходил, «мне твоя жалость не нужна», «теперь между нами все кончено, ты не обязан…» и т. д. И, конечно, только в электричке Армен сообразил, что, выслушав все это, надо было признаваться в любви — мол, жить без тебя не… — ну, врать внаглую. Лина похудела, нос у нее заострился, скулы обтянуло, как на портрете; он растерялся, увидев ее; к тому же за последние годы он привык слушать ее вполуха и не придавать значения ее словам.

А вторая операция прошла неважно, Джоконда беседовала с Арменом неохотно; фигурировало и «клиническая смерть», и «состояние пока тяжелое»; Лина в реанимации, при смерти, — так он понял. Придя в мастерскую и отогревшись кое-как после дороги, после внезапно начавшегося похолодания, ветра со снегом, заставших его в осеннем и без шапки, он поймал себя на бредовой идее сделать еще один ее портрет. Да, да, еще один, и чтобы на портрете Лина блистала здоровьем и красотою; конечно, он сделает ее пополнее, повеселее, помоложе, и тогда — кто знает? может, прав Филиалов? — срезонирует будущее, и Лина поправится. Он работал всю ночь, курил, варил кофе, кофе выкипал. Утром явившийся Филиалов разбудил Армена и подивился виду его; оброс щетиной за ночь, вот южная-то кровь, глаза провалились, вид одичалый. Но портрет был продвинут весьма, и Филиалов понял, чем занят скульптор.

— А я к вам с заказом, — сказал он с совершенно довольным видом.

— Я на заказ сейчас не работаю.

— Да полно, полно! — сказал Филиалов. — Я знаю, вы и раньше редко работали. Но ведь все меняется. Момент меняется, время, ситуация, мы сами, наконец. Вам ведь сейчас больше заказные работы ни к чему, так? Но и вовсе без денег оставаться не следует, верно? Жену лечить нужно, я правильно понял? ну, икра, ананасы, телятина, санатории, лекарства, верно? А заказ у меня очень, очень несложный.

Филиалов достал пачку фотографий.

— Вот наш оригинал. И анфас, видите ли, и в профиль. И нужен портрет. В вашем стиле. И все. Расплатимся по самым высшим расценкам. По самой высшей категории.

Армен согласился.

Новый портрет Лины он отлил в гипсе и подкрасил его, подтонировал и губы, и волосы, и глаза, как когда-то египтяне подкрашивали изваянных ими цариц. На портрете была она цветущей и слегка улыбалась. По телефону справочное ответило ему механистическим резким голосом: «Состояние тяжелое». И шваркнули трубку.

С тоски принялся Армен за филиаловский заказ.

Лицо у портретируемого было весьма характерное: хорошо пролепленный нос, преувеличенный лоб, резкие носогубные ефрейторские складки. Армен работал легко, выходило вроде бы похоже; возможно, угадывал он наобум святых и характер оригинала, угадывал постепенно, по ходу дела; особое непробиваемое упрямство, неожиданную и вдруг пробивающуюся веселость, одновременные искренность и закрытость. Похоже, это был человек тяжелый. И, как всякий тяжелый человек, цельная натура. «Интересно, — подумал Армен, — кто он такой?» На обороте одной из фотографий прочел он дату, год, день, месяц, год, час. На обороте другой значилось: З. То ли «три», то ли «зэ».

Филиалов пришел в полный восторг и забегал по мастерской.

— Прекрасно! — кричал он. — Прекрасно! Вы чародей! Какое сходство! Портрет на него похож больше, чем он сам на себя! Да что же я? У меня и коньячок с собой. А рюмочки-то у вас есть, рюмочки-то, помнится, были. Ах, как хорошо.