Тони Моррисон - Возлюбленная [litres]

— Так он все-таки вас нашел?

— Не сразу, но отыскал в конце концов.

— И не увез вас обратно?

— О нет! Я туда возвращаться была не намерена. И мне было все равно, кто там меня нашел. Куда угодно, только не туда! Вот я и отправилась в тюрьму. Денвер была грудная, так что и она со мной вместе. Крысы там жрали все, что попадется, но ее не тронули.

Поль Ди отвернулся. Ему хотелось узнать об этом побольше, однако упоминание о тюрьме вновь вернуло его в проклятый Алфред в штате Джорджия.

— Мне нужны гвозди. Здесь у кого-нибудь можно занять гвоздей, или мне обязательно в город идти?

— Да лучше в город. Тебе ведь все равно и еще кое-что нужно.

Всего одна ночь — и они уже разговаривали как муж и жена. Они словно перескочили через пылкую любовь и всякие обещания и перешли прямо к «это нормально, если я попробую остаться здесь?».

Для Сэти будущее зависело от того, сможет ли она не подпускать к себе прошлое. Она считала, что теперь они с Денвер живут «лучше, чем тогда», а на самом деле — просто иначе, чем тогда.

Однако то, что Поль Ди явился из прошлой жизни и попал прямо в ее постель, тоже оказалось не так плохо; и мысли о будущем с ним или — по причине тогдашней жизни — без него уже начинали тревожить ее. Что же касается Денвер, то здесь имели значение только те усилия, которые Сэти всегда прилагала и будет прилагать, охраняя дочь от прошлого, все еще поджидавшего ее. Только это и было важно.

Приятно озабоченная этими мыслями, Сэти избегала заходить в гостиную и старалась не замечать косых взглядов Денвер. Поскольку знала — такова уж жизнь, ничего хорошего не жди. Денвер постоянно во все вмешивалась и на третий день открыто спросила Поля Ди, долго ли он еще собирается здесь торчать.

Видно, эти слова сильно задели его: он даже чашку с кофе мимо стола поставил. Она упала на пол и покатилась по покосившимся половицам к входной двери.

— Торчать здесь? — Поль Ди и не взглянул на разлитый кофе.

— Денвер! Да что с тобой такое? — Сэти посмотрела на дочь, чувствуя скорее растерянность, нежели гнев.

Поль Ди поскреб заросший щетиной подбородок.

— Может, мне действительно пора сматываться отсюда?

— Нет! — Сэти удивилась — так громко она это выкрикнула.

— Он сам знает, что ему нужно, — заявила Денвер.

— Зато ты не знаешь, — ответила ей в тон Сэти. — Ты не знаешь, что и тебе самой-то нужно. И я больше не желаю слышать от тебя ни единого слова.

— Я просто спросила, не пора…

— Заткнись! Можешь сматываться отсюда сама. А пока пойди куда-нибудь и посиди молча.

Денвер взяла тарелку и вышла из-за стола, но успела добавить еще куриную спинку и несколько булочек к той куче еды, которую уносила с собой. Поль Ди наклонился, собираясь вытереть разлитый кофе своим синим носовым платком.

— Я сама вытру! — Сэти вскочила и бросилась к плите. За ней висели разные тряпки и белье — все в разных стадиях высыхания. Сэти молча вытерла пол и подобрала откатившуюся к порогу чашку. Потом налила ему кофе в другую чашку и аккуратно поставила ее на стол перед ним. Поль Ди коснулся ее краешка, но ничего не сказал — словно даже простое «спасибо» выговорить ему было не под силу, а кофе представлялся таким великим даром, которого он не мог позволить себе принять.

Сэти снова придвинула свой стул к столу, и они продолжили сидеть молча. В конце концов она поняла, что если хочет, чтобы молчание было нарушено, то должна заговорить первой.

— Я ее этому не учила.

Поль Ди погладил краешек чашки и промолчал.

— И я настолько же поражена ее поведением, насколько ты — обижен!

Поль Ди посмотрел на Сэти.

— Она ведь неспроста этот вопрос задала, верно?

— Неспроста? Что ты хочешь этим сказать?

— Ну, ей, наверно, уже приходилось задавать этот вопрос или, может, хотелось его задать — о ком-то другом, до меня?

Сэти сжала руки в кулаки и подбоченилась.

— Ты, видно, и сам не лучше этой девчонки!

— Не сердись, Сэти.

— Нет, буду! Буду!

— Ты же понимаешь, что я имел в виду.

— Понимаю, и мне это не нравится.

— О Господи, — прошептал он.

— Кто? — Сэти опять кричала.

— Господи! Я сказал «о Господи»! Я всего лишь сел поужинать, а меня дважды вывозили мордой об стол. Один раз за то, что я здесь сижу, а второй — за то, что я спросил, почему меня облаяли в первый раз!

— Она тебя не облаивала.

— Нет? А похоже на то.

— Послушай-ка. Я прошу у тебя прощения за нее. Я действительно…

— Ты этого сделать не можешь. Ни за кого ты просить прощения не можешь. Она сама должна это сделать.

— Тогда я позабочусь о том, чтобы она непременно это сделала. — Сэти вздохнула.

— Я вот что знать хочу: не тот ли она самый вопрос задала, что и у тебя на уме?

— Ох нет, нет, Поль Ди! Нет.

— Значит, у вас на этот счет разные мнения? То есть если она вообще со своим умишком способна мнение иметь.

— Извини, но я не желаю слышать про нее ничего дурного. Я сама ее накажу и отругаю. А ты оставь ее в покое.

Опасно, подумал Поль Ди, очень опасно. Для бывшей рабыни очень опасно любить кого-то так сильно, особенно своих детей. Лучше всего, он это знал по опыту, любить чуть-чуть; совсем немножко, чтобы когда сломают твоей любви хребет или запихнут ее в саван, тогда что ж, тогда у тебя все-таки останутся еще силы для другой любви.

— Почему? — спросил он ее. — Почему ты считаешь себя обязанной ее покрывать? Извиняться за нее? Она уже взрослая.

— Мне все равно, взрослая она или нет. Разве это имеет значение для матери? Ребенок есть ребенок. Ну да, они растут, становятся старше, но взрослыми?.. Как это — взрослыми? Для меня, например, это ровным счетом ничего не значит.

— Это значит, что если она что-то сделала, то должна отвечать за свои поступки. Ты же не можешь все время защищать ее. А что будет, когда ты умрешь?

— Ничего! Я буду защищать ее, пока жива, и когда умру — тоже.

— Ах так? Ну хорошо, с меня хватит, — сказал он. — Я ухожу.

— Да так уж оно есть, Поль Ди. Не умею я объяснить лучше, да только так уж оно и есть. Если мне придется выбирать — что ж, выбирать-то, собственно, будет нечего.

— В этом-то все и дело. Именно в этом. Я не прошу тебя выбирать. И никто бы на моем месте не попросил. Я думал… ну, я думал, ты сможешь… думал, тут и для меня место найдется.

— Она спросила меня…

— Так нельзя. Надо ей все прямо сказать. Объяснить, что дело не в том, что кого-то ей предпочли — просто нужно чуть потесниться, чтобы кому-то еще рядом с ней местечко нашлось. Ты должна ей это сказать. А если ты можешь это сказать и действительно так думаешь, тогда тебе должно быть ясно, что нельзя и мне рот затыкать. Я ведь не собирался ей вредить; и мне ее переживания не безразличны; и я, конечно, буду о ней заботиться, если смогу. Но я не могу позволить, чтобы мне затыкали рот, когда она отвратительно ведет себя. Если хочешь, чтобы я остался, то не заставляй меня молчать.