Тони Моррисон - Возлюбленная [litres]

Ему очень хотелось, чтобы она ушла, но Сэти позволила ей остаться, и он не мог выгнать ее — ведь он в этом доме хозяином не был. Одно дело — прогнать привидение, и совсем другое — выбросить на улицу беспомощную цветную девчонку, да еще в таких местах, где хозяйничает ку-клукс-клан, как жаждущий крови чернокожих дракон, который жить не может без этой крови и переплывает Огайо, когда ему вздумается.

Как всегда после ужина, продолжая сидеть за столом и жевать прутик, Поль Ди решил, что надо как-то эту девицу пристроить. Посоветоваться с другими неграми и найти ей подходящее место в городе.

И стоило этой мысли прийти ему в голову, как Бел подавилась изюминой, которую долго выковыривала из хлебного пудинга. Она свалилась со стула, упала на спину и стала биться на полу, держась за горло. Сэти приподнимала ее, хлопала по спине, а Денвер все пыталась оторвать ее руки от горла. Наконец Бел, стоя на четвереньках, выблевала только что съеденный ужин и, задыхаясь, стала хватать ртом воздух.

Потом успокоилась, и Денвер принялась убирать за ней.

— Пойду посплю, — сказала вдруг Бел.

— Пойдем ко мне в комнату, — предложила Денвер. — Я там за тобой смогу присмотреть.

Лучшего момента и выбрать было нельзя. Денвер прямо-таки извелась вся, придумывая, как бы залучить Бел к себе в комнату да там и оставить. Ей было невыносимо спать на втором этаже и не знать, как она там, внизу. Не заболела ли? А вдруг уснула и не проснулась? Или (о Господи, только не это!) вдруг встала среди ночи и побрела прочь со двора точно так же, как явилась сюда? А теперь им было бы проще и разговаривать друг с другом: по ночам, когда Сэти и Поль Ди заснут; или днем, пока они не вернулись с работы. Обычно это были приятные, хоть и немного безумные беседы, полные недоговоренностей, странных мечтаний и снов наяву, что было куда увлекательнее полного взаимопонимания и ясности.

Когда девушки ушли, Сэти начала убирать со стола. Она оставила грязные тарелки стопкой возле таза с водой и спросила:

— Чего это ты на нее так взъелся?

Поль Ди нахмурился, но ничего не ответил.

— Мы с тобой уже один раз здорово поцапались из-за Денвер. Неужели и из-за Бел тоже будем ссориться? — спросила она снова.

— Я просто никак не пойму, в чем тут дело. Ясно, почему она так цепляется за тебя, но я никак не могу уразуметь, чего ты-то так за нее цепляешься.

Сэти перестала мыть посуду и посмотрела на него.

— А тебе-то не все равно? Кормить ее мне не трудно. Чуть больше прихватываю с собой из ресторана — и все дела. И потом они так хорошо подружились с Денвер! Ты это прекрасно знаешь, и я знаю, что ты это прекрасно знаешь, так что ж ты зубами то скрежещешь?

— Сам не понимаю. Просто чувствую, что-то тут не то.

— Ну и чувствуй себе на здоровье. Чувствуй, каково это, иметь место для ночлега у тех, кто от тебя не требует каждый день заслужить его. Почувствуй, каково это. И если этого тебе мало, то попробуй представить себе, каково это — цветной женщине скитаться одной по дорогам, где любая тварь тебя оскорбить может. Попробуй — представь такое!

— Я-то все это хорошо знаю, Сэти. Я не вчера родился и в жизни ни с одной женщиной подлости себе не позволил.

— Ну, значит, ты один такой замечательный, — откликнулась Сэти.

— А не двое?

— Нет. Не двое.

— Разве Халле тебя когда обижал? Он всегда на твоей стороне был. И никогда тебя в беде не бросал.

— Да? А кого же тогда он бросил, если не меня?

— Не знаю, да только тебя он не бросал. Это точно.

— Ну так он еще хуже поступил: бросил своих детей!

— Этого ты знать не можешь.

— Он же не пришел! Его же не было там, где мы условились!

— Он там был.

— Так отчего ж не показался? Почему я из-за него должна была впопыхах отправлять детей одних, а потом еще и его разыскивать?

— Он не мог с чердака слезть.

— С чердака? С какого чердака?

— У тебя над головой.

Медленно, медленно, используя каждую секунду отведенного ей времени, Сэти придвинулась к столу.

— Он все видел?

— Видел.

— Это он тебе рассказал?

— Это ты мне рассказала.

— Как это?

— В тот самый день, когда я объявился в вашем доме. Ты сказала, что они отняли у тебя молоко. А я-то никак не мог в толк взять, отчего он умом тронулся! Наверное, это его и доконало. Я знаю только, что он сломался. Совсем. Все эти годы, когда он и по субботам, и по воскресеньям работал, и по ночам порой тоже, ему нипочем были. А вот из-за того, что он тогда с чердака увидел — что бы это ни было, — сломался, как хворостинка.

— Значит, он все видел? — Сэти крепко обхватила себя руками, вцепилась пальцами в локти, словно боялась, что улетит.

— Видел. Не мог не видеть.

— Он видел, как те парни делали со мной такое, и позволил им жить дальше? Он видел? Видел? Видел?

— Эй, эй! Послушай. Дай-ка я тебе кое-что расскажу. Человек, черт побери, — не топор безмозглый, которым только и делают, что целый день дрова рубят да щепу колют. То, что он увидел, его доконало. И отрубить он этого не мог, потому что оно у него внутри засело.

Сэти металась по комнате — взад-вперед, взад-вперед, — освещаемая светом лампы.

— Связной тогда сказал: к воскресенью. Они отняли у меня молоко, и он это видел и даже вниз не слез? Наступило воскресенье, но он не пришел! Наступил понедельник, а Халле нет как нет. Я думала сперва, он умер и потому не пришел; потом — что они поймали его и не выпускают. Потом — нет, он не умер, потому что если б он умер, я бы об этом узнала. Ну а потом сюда через столько лет явился ты и тоже ничего не сказал мне, умер он или нет, потому что тоже ничего об этом не знал. И я подумала: что ж, наверно, он просто нашел себе что-нибудь другое, полегче, без нас. И потом, если б он оказался где-нибудь неподалеку, то непременно зашел бы хоть к Бэби Сагз, если уж не ко мне. Но я и предположить не могла, что он все видел.

— Разве теперь это имеет значение?

— Если он жив и видел это, он никогда больше не ступит на мой порог. Кто угодно, только не Халле.

— Это его доконало, Сэти. — Поль Ди поднял на нее глаза и вздохнул. — Пожалуйста, я скажу тебе все. В последний раз, когда я его видел, он сидел возле маслобойки. И размазывал по лицу масло.

Ничего не произошло, и она была благодарна за это. Обычно она могла тут же явственно представить себе все то, о чем слышала. Но представить то, о чем сказал Поль Ди, она не могла. Голова была пуста. Осторожно, очень осторожно она задала более понятный вопрос:

— И что он сказал?

— Ничего.

— Ни слова?

— Ни слова.

— А ты с ним заговаривал? Сказал ему что-нибудь? Хоть что-нибудь!

— Я не мог, Сэти. Я просто… не мог.

— Почему же!

— У меня во рту железный мундштук был.

Сэти вышла на веранду и присела на ступеньки крыльца. День сменился синими сумерками, солнце так и не выглянуло, но еще видны были силуэты деревьев на лугу перед домом. Сэти мотала головой из стороны в сторону, покоряясь своему непокорному разуму. Почему ее разум ничего не отвергает? Почему он поглощает все — нищету, сожаления, чужую подлость? Как прожорливый ребенок, он хватает и сует в рот все, что попадется. Ну хоть один-то разок может он сказать: «Нет, спасибо, больше не хочу? Я сыт и не могу проглотить ни кусочка?» Я сыта, черт меня побери! Хватит с меня забот о двух мальчишках с хищными острыми зубами, о малышке, которая пока еще сосет мою грудь, и о второй в моем чреве, которая тянет меня к земле, мешает ходить! Хватит с меня. Хватит с меня этого больно грамотного учителя, который все следит за нами, все что-то записывает. Я всем этим сыта по горло, черт меня побери! И я не хочу возвращаться назад за добавкой. А тут еще выясняется, что муж мой спрятался на чердаке прямо над моей головой, там, где, как он думал, никто его искать не станет, — и видел оттуда все то, при воспоминании о чем даже мне самой хочется глаза закрыть. И не остановил их — смотрел и не взбунтовался. Но мой прожорливый ум говорит: «Ой, вот спасибо, я с удовольствием съем еще!» Ну хорошо, раз так, вот тебе еще. И тут уж я не могла остановиться, и он получил моего мужа, который сидел на корточках у маслобойки и размазывал по лицу масло, потому что из головы у него не шло то молоко, которое они отняли у меня. Что же касается моего мужа, так можно сказать совершенно определенно: если уж он так сломался тогда, то теперь, конечно же, точно мертв. И раз Поль Ди видел его, но не мог ни спасти, ни утешить, потому что в рот ему вставили железный мундштук, то было и еще кое-что, о чем Поль Ди может рассказать мне, и мой ум, разумеется, захочет это узнать и ни за что не скажет: нет, спасибо, больше мне не надо. А я не желаю об этом знать, и я не обязана это помнить! У меня есть другие заботы: нужно, например, позаботиться о завтрашнем дне, о Денвер, о Бел, о собственной старости и болезнях, не говоря уж о любви.