Генри Миллер - Тропик Козерога [litres]

В трамвае-яичнике. – Как и все названия Миллера, имеющие, по его собственному утверждению, «микро-макрокосмическое значение», этот подзаголовок отражает многоплановость его универсума. В житейском плане это тот трамвай, в котором Миллер совершает свои ежедневные поездки по Бруклинскому мосту на работу, «где была смерть», и домой, «где был морг»; в нем он или предается размышлениям, попавшим впоследствии на страницы его книг, или выслушивает рассказы своего сослуживца Сэма Заттенштейна (Хайме в «Козероге») о «разлагающихся яичниках его жены». В плане эзотерическом – Миллер избрал это транспортное средство для путешествий из настоящего в прошлое, из бытия в небытие, из сна яви в явь сна, из мира реального в мир пренатальный, из микрокосма в макрокосм исходя из своего восприятия мира как «гигантской утробы».

Однажды ты испустил дух… – Миллер не только воспринял учение древних о трансмиграции душ, но и был склонен рассматривать себя как инкарнацию Христиана Розенкрейца, являвшегося, согласно теософской доктрине, инкарнацией эфирной субстанции Христа. В тексте «Козерога» на это указывается дважды. Кроме того, Миллер любил повторять, что, родись он несколькими часами раньше, т. е. не 26-го, а 25 декабря, он стал бы вторым Иисусом Христом. И тот факт, что он «родился с комплексом распятия», Миллер также связывает с датой своего появления на свет. Всю свою земную жизнь он рассматривает как череду «распятий» и «воскресений». Чем-то вроде «розенкрейцерского переживания» (по Штейнеру), «привившего ему новую жизнь», для Миллера была его «великая перемена», когда он, «надев шляпу, вышел из конторы, вышел из своей прежней личной жизни и нашел женщину (Джун)», которая спасла его «от смерти заживо». Это был его первый шаг на пути самопресуществления в земной жизни. Позднее он напишет: «Умри я в возрасте Рембо, что бы было известно о моих целях, о моих усилиях? Ничего. Меня бы сочли отъявленным неудачником. Лишь на сорок третьем году я дождался выхода моей книги. (…) Она дала мне возможность распроститься с прошлым и вновь войти в него через черный ход» ( Миллер Г. Время убийц: Этюд о Рембо // Иностранная литература, 1992. № 10. С. 161 (пер. Инны Стам).

…раз и навсегда заведенным порядком… – Имеется в виду тот миропорядок, в соответствии с которым, согласно космогоническим учениям древних, все сущее находится в процессе непрерывного, бесконечного становления, переживая периоды гибели и нового рождения, а в отношении человека – это «порядок» трансмиграции душ (реинкарнации, метемпсихоза), в соответствии с которым после смерти человека его эфирное тело (душа, сознание) растворяется во Вселенной и затем, через положенный срок, пройдя необходимые превращения, в том или ином виде вновь воплощается на земле или (в восточных мифах) достигает нирваны.

Изначально это и был только хаос… – Ср. у даосов: «В начале начал было Отсутствие, и не было у него ни свойств, ни имени. Из него появилось Единое, но еще не было форм» (Антология даосской философии. М.: Товарищество «Клышников-Комаров и K°», 1994. С. 81).

…поток, который обволакивал меня… – Так Миллер представляет себе свое пренатальное существование. Этот поток может быть и субстанцией Мирового яйца, и «чревом Матери Мира», и амниотической жидкостью материнской утробы.

…однороден и животворящ…. раздор и распри. – Миллер понимает Хаос как начало всякого бытия, как нечто живое и животворное, как основу мировой жизни, как «гигантскую утробу», «место творения», где царствует Эрос и ночь, где царит слияние и оплодотворение. Его концепция мирообразования представляет собой нечто среднее между древнегреческой и даосской. Эмпедокл, например, объясняет циклический ход мирового процесса попеременным преобладанием двух сил: Любви и Вражды. В период господства Любви все элементы смешиваются, образуя огромный однородный шар – пребывающий в покое Сфэрос. Вражда же оказывается вытесненной за пределы Сфэроса в периферийные области мира. В период господства Вражды элементы разделяются и разъединяются. Именно это имеет в виду Миллер, говоря о «раздоре и распрях» в верхних слоях Хаоса. Ср. также у Гераклита: «Все проходит через распрю» (Фрагменты ранних греческих философов. Ч. 1. От эпических теокосмогоний до возникновения атомистики. М.: Наука, 1989. С. 21). Раздором и распрей сопровождается и превращение Хаоса в Космос. Опять же, по Гераклиту, борьба является условием существования упорядоченного космоса.

Во всем я с ходу различал противоречие… – Ср. у Гераклита: «В одном и том же заложено живое и мертвое, бдящее и спящее, молодое и старое, ибо эти, изменившись, суть те, а те, изменившись, суть эти» (там же). Стихийное осознание Миллером в раннем возрасте двойственности всего сущего и происходящего определило как характер его жизни, так и характер творчества, а также привело впоследствии к принятию Дао.

…захотел сделать то, чего с тем же успехом мог и не делать. – Ср. в книге Чжуан-Цзы: «Настоящие люди древности (…) не старались другим угодить. (…) Жили с легкой душой и как бы в свое удовольствие, делали лишь то, чего нельзя было не делать» (Антология даосской философии. С. 79).

Я был сострадателен до безобразия…. отрицательное качество, слабость… – Вопрос о том, добродетельно сострадание или порочно, занимал многих философов. Вот как решает его Августин: «Сострадание вытекает из источника дружбы. Но куда он идет? Куда течет? Зачем впадает он в (…) водоворот черных страстей, где (…) утрачивает свою небесную ясность… (…) Итак, прочь сострадание? Ни в коем случае! да будут печали иногда любезны. (…) И теперь я доступен состраданию… (…) …Теперь я больше жалею человека, радующегося на позор себе, чем того, кто вообразил, что жестоко страдает, лишившись губительного наслаждения и утратив желанное счастье. Это, конечно, настоящее сострадание, но при нем печаль не доставляет удовольствия. (…) Господи Боже, любящий души, Твое сострадание неизмеримо чище нашего и неизменнее именно потому, что никакая печаль не может уязвить Тебя» ( Августин Аврелий. Исповедь; Абеляр П. История моих бедствий. С. 31). У Г. Спенсера, которым Миллер увлекался в юности наряду с Бергсоном и Ницше, читаем: «…чувствование, побуждающее к попыткам облегчить чужое страдание, есть само страдание, происходящее из воспроизведения в себе чужого страдания» (Основания психологии, § 529). И далее: «С самого начала у всех творений создалась и развивалась дальше, принимая все более высокие формы, такая организация, благодаря которой выполнение альтруистических актов сопровождалось эгоистическим удовольствием», и, таким образом, «эгоизм и альтруизм сливаются в одно…» (Основания этики, § 110-б). И наконец, у Ницше в «Ессе homo»: «Мои опыты дают мне право на недоверие к так называемым „бескорыстным инстинктам“, к „любви к ближнему“. (…) Для меня она сама по себе есть слабость, отдельный случай неспособности сопротивляться раздражениям, – сострадание только у decadents зовется добродетелью. Я упрекаю сострадательных в том, что они легко утрачивают стыдливость, уважение и деликатное чувство дистанции, что от сострадания (…) разит чернью. (…) Преодоление сострадания отношу я к аристократическим добродетелям…» ( Ницше Ф. Сочинения: В 2 т. М.: Мысль, 1990. Т. 2. С. 702). Или – в речах Заратустры: «Большие одолжения порождают не благодарных, а мстительных…»; «Но если есть у тебя страдающий друг, то будь для страдания его местом отдохновения, но также и жестким ложем, походной кроватью: так будешь ты ему наиболее полезен»; «всякая великая любовь выше всего своего сострадания: ибо то, что она любит, она еще хочет – создать!» (там же. С. 63, 64).