Мелвин Кроун - Казнь королевы Анны

«У него благородное, прекрасное лицо! – подумал он невольно. – В нем есть что-то особенное, мягкое, симпатичное, но вместе с тем повелительное!.. Что, если я ошибся в своих предположениях?»

Но пока Алико искал ответ на последний вопрос, Перси открыл глаза и увидел человека, стоящего в ногах его кровати. Руки его судорожно вцепились в простыню.

– Предатель! – воскликнул он. – Ты, конечно, надеялся застать меня врасплох?

Он соскочил с кровати и налетел, как тигр, на своего врага.

Но Алико, заметив, что Перси безоружен, обхватил своей сильной мускулистой рукой стан смелого противника и занес над ним острый, сверкающий кинжал.

Только тут Генри Перси увидел, что его собственный кинжал выскользнул из руки во время сна.

Он заревел от бешенства.

– Ко мне, нортумберлендские длинногривые львы! – крикнул он громко.

Этот воинственный крик непобедимых Перси при встрече с неприятелем вернул ему мужество: он сжал Алико с невероятной силой, свалил противника на пол и придавил его.

Завязалась безмолвная, но страшная борьба; злоумышленник был сломлен тяжестью и, еще того более, изумительной ловкостью графа Нортумберленда.

Алико задыхался; его губы покрылись кровавой пеной; но он еще пытался противостоять Генри Перси.

Не прошло минуты, как граф ловко овладел запасным кинжалом, висевшим на кушаке трактирщика, и вонзил в руку, все еще продолжавшую угрожать его жизни. Алико застонал от боли и от злобы и выпустил кинжал.

Тогда Перси привстал и, упершись коленом в грудь наглого разбойника, занес над ним оружие, которое должно было вонзиться в его собственную беззащитную грудь, если бы случай не спас его.

Но в тот самый момент, когда жизнь Алико висела на волоске, молодая жена его вбежала в комнату.

– Пощадите! – воскликнула она с мольбой, подняв на Генри Перси свои обворожительные печальные глаза.

– Да, спасите меня от казни, ожидающей нераскаявшихся грешников! – теряя силы, прошептал Алико.

– И если вы не в силах простить его, то убейте и меня! – произнесла решительно молодая жена. – Я сознаю всю низость его поступка, но Алико мой муж, и я люблю его!

Непритворное чувство, с которым были произнесены эти простые слова, тронуло Генри Перси.

– Бедная! – прошептал он невольно, посмотрев с состраданием на молодую женщину.

Он отбросил кинжал и встал, выпрямив свой стройный стан.

– Поднимайся, презренный убийца! – сказал он повелительно. – Я не казню тебя за твое преступление, но не смей забывать ни на минуту, что граф Нортумберлендский пощадил твою жизнь лишь для того, чтобы ты раскаялся и искупил прошлое!

Алико встрепенулся при этих словах и вскочил, забыв о своей ране.

– Вы граф Нортумберлендский? – воскликнул он с испугом.

Он постоял с минуту в оцепенении и вдруг упал к ногам Перси.

Почти сразу же молодая жена его, обезумев от ужаса и жестоких волнений, пережитых в течение этой ночи, растянулась со стоном на полу перед графом.

Бледное лицо Перси запылало ярким румянцем; он смерил надменным и презрительным взглядом мужа и жену.

– Презренные создания! – сказал он с омерзением. – Что побуждает вас пресмыкаться передо мной? Вас ослепил мой титул… вас испугала мысль, что вы могли зарезать человека, столь почитаемого в обществе! Вы, вероятно, воображаете, что убить лорда Перси – больший грех, чем умертвить несчастного проезжего разносчика, как вы это сделали весьма недавно… Его кровь не успела еще высохнуть на полу.

– Да, я убил его! – воскликнул Алико. – Я зарезал его из-за нескольких мелких серебряных монет; я совершил этот кровавый грех, но даже не знаю, кем был несчастный… Вы же – другое дело, милорд; я был вашим вассалом, я участвовал в битвах с вашим благородным и храбрым отцом. Но мои дурные наклонности…

– Вы служили отцу? – перебил его Перси изменившимся голосом.

– Да, ему и потом другим, – отвечал Алико, – но мои дурные наклонности вынуждали меня менять профессии и вызывали порицание тех, кому я служил или с кем имел дело! Моя жена, глубоко преданное мне нежное создание, старалась изменить меня, – продолжал он, взглянув с любовью на молодую женщину. – Она жила смирно и счастливо, пока случайно не столкнулась со мной. Я увез ее хитростью из родных гор, от старой матери, которая зачахла с горя и тоски, узнав, что дочь повенчалась с разбойником! Скажу больше, милорд: ваш достойный отец был для меня образцом, а ведь я бы убил вас, если бы случай не спас вас от моего кинжала!

– Если вы сознаете, что поступали дурно, так живите, как все добрые люди! – заметил Генри Перси.

– Да, он должен отречься от своего прошлого и сделаться другим человеком! – воскликнула молодая хозяйка. – Вы так добры, милорд, но вы не в силах понять, сколько я вынесла с тех пор, как он увел меня из родного дома. Я жила беззаботно и весело, как птичка, когда он неожиданно явился в наши горы для закупки овчины; он начал нашептывать мне про любовь и про счастье, и я скоро почувствовала влечение к нему. Иногда, признаюсь, его взгляд вызывал у меня какой-то смутный ужас, но, когда я говорила ему, что он меня пугает, глаза его делались безмятежными и кроткими, и мои сомнения бесследно исчезали. Моя старая мать тоже считала Алико хорошим человеком. В один прекрасный день он весело предложил мне прогуляться… Так я навсегда рассталась с родиной и с матерью. Моя бедная мать не вынесла удара… однако я все еще люблю его!

Слова молодой женщины произвели, видимо, сильное впечатление на Алико. Он помолчал с минуту и сказал мрачно и отрывисто:

– Я поступал бесчестно, я это сознаю, но я всегда заботился о твоем счастье, Мэри, ты должна признать это!

– Да, ты воображал, что я довольна жизнью, потому что я переносила без жалоб и ропота все испытания. Но тебе никогда не приходило в голову, что несчастья нашего ребенка было совершенно достаточно для того, чтобы отравить мне жизнь и разбить душу: это кара Господня за твои преступления, а ты еще стараешься подготовить его к профессии грабителя! Я знаю, что ты храбр, но ведь этого мало для семейного счастья!

Граф не мог сдержать усмешки при этом панегирике, вызванном беспредельной любовью. Он взглянул на разбойника; кровь из глубокой раны текла струей’, но Алико, по-видимому, не обращал на это никакого внимания.

«Хотя храбрость и низость несовместимые качества, но нельзя отрицать, что он мужественно выносит телесные страдания», – подумал Генри Перси.

Уступая порыву врожденной доброты, граф подошел к трактирщику и сказал почти ласково:

– Нужно остановить кровь и сделать перевязку.

Он заботливо усадил его на стул.

– Боже мой! Да ты ранен? – воскликнула, бледнея, испуганная Мэри.

Она бросилась к мужу и застыла при виде его страшной, почти мертвенной бледности.