Мелвин Кроун - Казнь королевы Анны

У меня нет семьи, нет рода и звания: меня нашли на улице и отнесли в приют, основанный на средства покойной королевы. Я прожила почти до тринадцати лет в этом благословенном доме, где с нами обращались как с родными детьми.

Анна Болейн вступила на английский престол, отняв у Екатерины и венец и любовь нашего короля, и нас бесцеремонно выбросили на улицу просить подаяния на городских улицах и ждать дождя для утоления жажды. Мы начали скитаться, но я была счастливее моих сверстниц: мне удалось пробраться в Кимблтон. Я предложила королеве принять меня в услужение и жила с той поры постоянно при ней. В мире не было женщины благороднее ее! Моя преданность ей не имела границ: я уважала в ней королеву и праведницу и целовала часто почти с благоговением край ее одежды. Через некоторое время я даже забыла, что между мной, безродной, и ею, королевой, лежит пропасть.

Мне стало больно видеть, что вся любовь ее всецело принадлежит леди Марии. Королеве, конечно, не приходило в голову, что я жила надеждой отбить у наследницы английского престола чувства ее матери.

Время шло! – продолжала печально и задумчиво Элиа. – Не выдержав томлений болезни и изгнания, Екатерина скончалась у меня на глазах. Чувствуя приближение решительной минуты, она сняла с руки обручальное кольцо и завещала мне передать его дочери. Я поклялась тогда исполнить ее волю, но кольцо оставалось до нынешнего дня у меня. Это великий грех. Но я пришла в Альнвик, для того чтобы просить графа Нортумберленда вручить его принцессе.

Старый священник вытер невольные слезы.

– Отец мой! – продолжала с воодушевлением девушка. – Я не в силах выразить вам, как на меня подействовала кончина королевы. Я и теперь с убийственной ясностью вижу ее смертное ложе, высокую фигуру испанского посланника, стоявшего, как статуя, у ее изголовья; коленопреклоненного и бледного, как смерть, графа Нортумберленда и старого священника, читавшего вполголоса отходные молитвы. Вы не в силах понять, сколько горечи в этих воспоминаниях!

– К чему же в таком случае вызывать их из мрака безвозвратно минувшего? – спросил кротко священник.

– Нет, я выпью до дна эту горькую чашу, – возразила больная. – Вы должны все узнать. Когда она скончалась, меня охватило чувство невыносимого одиночества! Мне казалось, что земля вот-вот разверзнется у меня под ногами; передо мной встала какая-то высокая и темная стена… Этой пытки не выразить никакими словами!

– Успокойтесь, дитя мое! – сказал с чувством священник. Он знал, какие страдания посылает Бог человеку, и сочувствовал от всего сердца.

– Успокоиться? Нет, я буду продолжать: мне нужно облегчить душу! – ответила решительно Элиа. – В ту самую минуту, когда всесильный Бог отозвал к себе несчастную королеву, в сострадательном сердце графа Нортумберленда возникло сожаление обо мне, беспомощной. Он хотел оградить меня от лишений, не более того; но я была ему сердечно благодарна. «Вы одиноки, Элиа, – сказал он мне приветливо, – я дам вам приют и обеспечу скромную, но спокойную жизнь!»

Я не могла принять это предложение. Граф не понимал, что жизнь моя разбита после кончины королевы. Я не могла покинуть этот маленький дом, где лежали ее дорогие останки. Я отвечала лорду решительным отказом, не заботясь о том, что будет со мной. Я стала жить с тех пор той скитальческой жизнью, от которой ранее спасли меня заботы Екатерины. Когда ее останки повезли в Питерборо, я пошла вслед за ними; когда землей засыпали ее гроб, я вышла из аббатства и начала бродить по городам и селам, распевая баллады и играя на лютне. Я посещала ярмарки, продавала помаду, лекарственные травы и обошла всю Англию; что-то звало меня все вперед и вперед; я не могла пробыть более двух-трех дней в одной и той же местности, не став предметом праздного любопытства, не вызывая вопросов: «Кто она и откуда?» «Есть ли у нее родные, и кто ее воспитывал?» «Она держит себя совсем не так, как мы, она, верно, жила в образованном обществе?» Эти пустые толки возмущали меня до глубины души. Я жила так долго в обществе королевы, что не могла выносить этих грубых манер, этих отсталых мнений, этого неподатливого, упорного невежества. Я шла за толпой, но не сливалась с ней. Характер мой испортился: я стала раздражительна и отвечала часто резко, чтобы положить конец назойливым вопросам. Мне не раз приходилось ночевать на соломе и находить убежище в подвалах и конюшнях. Сколько печальных дум мне пришлось передумать в эти длинные ночи! Иной раз, когда я сидела в зимний вечер в углу какой-нибудь деревенской гостиницы, в ней начинались вдруг неистовые пляски захмелевших гуляк, но, как ни отвратительны были мне эти люди, мне приходилось завидовать им! У них были знакомые, товарищи, родные!..

«Подойди поближе и спой нам что-нибудь!» – кричали мне пьяные голоса. «Да, спой им скорее веселую песенку!» – поддерживала трактирщица. О, Творец земли и неба, чего только я не изведала, чего не перечувствовала!

Кочуя из селения в селение и из города в город, я добралась до Лондона; приступы грудной боли и рези в боку, которым я, конечно, не придавала никакого значения, стали возобновляться чаще.

Богатая еврейка, дававшая мне часто за скудную плату мелкие поручения, уехала внезапно на север королевства, и мое положение стало безвыходным; я часто голодала, и в один из таких невыносимых дней у меня мелькнула мысль продать это кольцо! Я отвергла ее с негодованием; но так как у меня не было средств, чтобы платить за каморку, в которой я жила, то хозяйка выгнала меня под открытое небо. Мне пришлось приютиться в одном из тех кварталов Лондона, где нищета и воровство идут рука об руку с развратом и пороком. Я не могу вам выразить, как повлиял на меня вид этих жалких, грязных и падших созданий, но все, что ни делается, делается к лучшему. Моя горькая жизнь в этих страшных трущобах подарила мне счастье привязаться к другому живому существу.

Рядом с жалкой комнаткой, занимаемой мной в это трудное время, жил, нуждаясь, как и я, молодой человек, чрезвычайно кроткий и симпатичный. Родной отец выгнал его из дома, и вся его семья отреклась от него и бросила на произвол судьбы. Я и теперь не знаю, почему он вдруг восстановил против себя родных; я не требовала никаких разъяснений – так боялась уничтожить мое искреннее влечение к нему, заполнившее мертвую пустоту моей жизни и отчасти мирившее меня с ужасной действительностью. У меня становилось спокойно на душе, когда его печальное и бледное лицо озарялось улыбкой! Я делилась с ним радостно всем тем, что имела, – хлебом насущным, добытым с унижениями у чужого порога.

Голубые и ясные глаза молодой девушки наполнились слезами; она с трудом перевела дыхание и продолжала слабым, слегка дрожащим голосом: