Уильям Глэдстоун - Двенадцать

— Вы не улавливаете сути, — запальчиво возразил Макс. — Я недоволен лицемерием университетского уклада, а не самим университетом. В нашем вузе полно и хорошего, но я рассуждаю лишь о высших уровнях истины. Вам бы перечитать мою работу, и в соответствии с Уайтхедом вы увидите, что я лишь руководствуюсь истиной: «“А” является, но не равняется “А”».

В эту минуту в кабинет вошел его непосредственный хозяин, декан Бриджес, и с порога протянул Максу какой-то бланк.

— Мистер Дофф, — нейтральным тоном сказал он. — Я имел разговор с профессором Фоксом и вашим коллегой мистером Хауэллом. Они высказали мнение, что вам не мешало бы отдохнуть и от текущей сессии, да и вообще от занятий. — Он со значением кивнул на бланк, который растерянно держал Макс. — Проще всего вам было бы подписать вот это заявление на академический отпуск. После отдыха вы сможете восстановиться на курсе в любое время.

Макс нерешительно помолчал, но вскоре понял, что познание софизма «“А” является, но не равняется “А”» можно, собственно, продолжить и самостоятельно, да еще в практическом применении к людям, и с вновь обретенной уверенностью взглянул на декана.

— Где я должен поставить подпись?

Секунду спустя он был официально отчислен из Йельского университета.

Вскоре в деканате появился крупный курчавый брюнет, представившийся как доктор Вайнстайн из университетской неврологической службы. Максу он сказал, что для него уже все готово в уютном университетском стационаре-изоляторе — и койко-место, и седативные препараты. Медик втолковал ничего не понимавшему парню, что через его руки прошло вот уж сколько балующихся наркотиками студентов с неадекватным поведением и вынужденной бессонницей из-за передозировки психотропных веществ. Мол, все это издержки подготовки к экзаменам. Не вы первый, не вы последний, а в стационаре можно будет хорошенько отоспаться. В общем, это для него — случай классический.

Так что Макс без излишней суеты и проволочек сел к Вайнстайну в машину и проехал в изолятор, где ему дали снотворное. Через полчаса он позвал медсестру и спросил, нельзя ли ему заказать книги из библиотеки. В ответ прозвучало, что такая возможность исключена, надо спать, и все тут!

— Тогда хоть ручку с бумагой дайте, — попросил Макс. — Мне край как надо записать кое-какие мысли. Я через это лишь крепче засну.

Медсестра отреагировала без особого энтузиазма, но просьбу все-таки выполнила.

Так что следующие четыре часа он кропотливо записывал и анализировал, как и через что понимание понимания способно изменить в совокупности людские поступки и мысли. Свои идеи он экстраполировал на природу человеческих взаимоотношений. Если «“А” является, но не равняется “А”», то и все взаимоотношения в совокупности являют собой не совсем то, что являют. Скажем, сын для родителей может и не быть сыном. Жена не обязательно должна быть женой. А студент может являться и одновременно не являться студентом.

Такие утверждения, поначалу казавшиеся самоочевидными, постепенно раскрывали свой истинный смысл, который, пожалуй, никто, кроме самого Макса, до сих пор не постиг. Для него же это значило, что вся человеческая программа, как видно, основывалась на ложных предпосылках и аксиомах, что нередко приводило к подлогу понятий и упущенным возможностям для самого что ни на есть высшего и наилучшего взаимодействия между людьми.

Он теперь видел, как понимание понимания могло бы помочь в улаживании политических и экономических противоречий и конфликтов. Стоило изобличить и развеять ложные предпосылки, как выстраивались совершенно иные, новые структуры, не нуждающиеся в иерархических определениях.

Он продолжал фокусироваться на посылах для математики и философии. Постулат «“А” является, но не равняется “А”» распутывал фундаментальные философские узлы, устранял парадоксы и открывал путь к более высоким уровням абстрагирования для все более сложных математических систем.

Макс пребывал в своем, созданном лишь им мире, восхищенный своими математическими формулировками и пленительностью идей. Все это не давало ему заснуть, несмотря на уже принятое сильнодействующее снотворное.

Доктор Вайнстайн заглянул проведать подопечного и выписал усиленную дозу. В конечном итоге она сработала, и через двадцать минут после его визита Макс уже находился в бесчувствии.

Наутро он проснулся и уже одевался, собираясь покинуть изолятор, когда его остановила медсестра.

— Мне надо вначале позвонить доктору Вайнстайну, — сказала она испуганной скороговоркой. — Нельзя без его одобрения вот так взять и уйти.

— Как! — вскинулся Макс. — Но ведь я чувствую себя в полном порядке. Отдохнул, и теперь мне надо в библиотеку. Как говорится, проверять теорию на практике.

Медсестра сказала, что знать ничего не знает, и горе-пациенту, чтобы ее не расстраивать, пришлось, так или иначе, возвращаться в кровать. В самом деле, не надо усугублять и без того нелегкое положение.

Доктор Вайнстайн по прибытии сообщил, что в изоляторе Максу придется задержаться до тех пор, пока его родители, которые сейчас в Европе и через пару дней вернутся, не заберут его отсюда самолично. В противном случае у него есть указание тех же родителей удерживать его в изоляторе всеми способами, вплоть до помещения в психиатричку, для его же блага и безопасности.

— Именно так и произойдет, если вы попытаетесь отсюда вырваться, — тоном, не терпящим пререканий, удостоверил доктор Вайнстайн.

Макс был, попросту говоря, ошарашен.

— Мои родители? Да они никогда себе такого не позволят! — только и нашелся он.

— Почему же? — невозмутимо откликнулся доктор. — Так что не ставьте меня перед невозможностью иного выбора. — И добавил уже более мягким тоном: — Ничего, парень. Надеюсь, до психушки дело не дойдет. У тебя просто обычный нервный срыв. Как ни странно, по печальной иронии он нередко бывает как раз у лучших наших студентов. Дисциплина в университете, сам знаешь, жесткая, так что пусть тебя это не огорчает, но ты сам должен идти нам навстречу и не мешать себя лечить. Тебе дают торазин и кое-какие другие антистрессовые препараты, — продолжал он. — Они нормализуют сон и помогают перебороть психотическое состояние. Ты должен идти нам навстречу, — еще раз подчеркнул он. — К следующей осени придешь в норму и сможешь восстановиться как ни в чем не бывало и продолжить обучение. Никто ничего и не заметит.

Тем не менее Макс никак не мог смириться со своим заточением.

— Но как же так? Если бы я бредил, а то… Я же просто достиг понимания понимания, и такая несправедливость!.. — все не унимался он.

Тем не менее ему было понятно, что разговор окончен. Прежде чем уйти, доктор посмотрел на него как-то искоса, и до Макса дошло, что его и в самом деле считают психически не вполне вменяемым.