Дмитрий Гусаров - Трагедия на Витимском тракте

Бурдинский понимал, что Костя Ленков, если и придет на встречу, то придет не один, но он меньше всего думал сейчас об этом. Полчаса назад он выпил — так, самую малость, стакан водки для храбрости — и знал, что пить сегодня ему еще предстоит. Как всегда, это предчувствие перекрывало в нем всякую осторожность, рождало окрыляющую легкость и уверенность, что все пойдет, как надо, ибо Костя тоже не дурак по этой части.

Три дня Бурдинский бродил по городу, внешне вел себя как обычно: выпивал и разговаривал с друзьями, переходил из одного питейного заведения в другое, хвастался партизанскими заслугами и на чем свет стоит поносил «гепеошников». А внутри у него все кипело, ни на секунду не покидало ощущение, что он теперь как попавший в западню зверь. Он уже нисколько не сомневался, что Бельскому все известно — последний намек ясно показал это. Кто–то явно предал его. Если бы Бельский захотел продолжить разговор, то Бурдинский и сам признался бы, что в течение последнего года иногда по пьяному делу встречался с Ленковым, кутил с ним, два или три раза водил его к себе ночевать… Разве ж могло быть по–другому, если знакомы они с Костей вот уже почти десять лет?! Воевали вместе, кровь проливали… Эх, Костя, Костя! На кой черт понадобилась тебе эта кривая дорога?! Неужто других путей нет, чтоб жить весело? Сам ты теперь завяз по горло, да и друзей–партизан затянул в трясину, — не знаешь теперь, как и быть?!

Думая так, Бурдинский постепенно распалял себя до ожесточения, до злости, и всякий раз останавливался на мысли, что он, именно он, Егор Бурдинский, имеет полное право и даже обязан собственной рукой расправиться с Ленковым. Для него это самый лучший выход.

Теперь, стоя у наглухо запертого дома и прислушиваясь, Бурдинский чувствовал себя так, словно из темноты за ним наблюдали десятки невидимых глаз. Он знал что где–то тут, поблизости уже должны находиться сотрудники угрозыска и ГПО. Здесь ли они? Не мешало бы ему знать об этом… Хотя черт с ними! Зачем ему знать? Он пришел на вечернику. Они выпьют, посидят, побеседуют. Он и один, не хуже «гепеошников», возьмет Костю за грудь и спросит: «Что же ты, скотина, делаешь? На кого руку, подлец, поднял? На тех, с кем вместе кровь на фронтах проливал да над могилами боевых товарищей в верности революции клялся?» Если понадобится, то и сам, вот этой своей рукой, прикончит бандита! Пусть подохнет не где–то там, неизвестно где, а тут же, на глазах, и от руки своего товарища по партизанству!

Наконец, калитка тихо отворилась, и в темноте Бурдинский различил громадную фигуру Цупко.

— Кто тут? A-а, прошу, прошу! Заходите, пожалуйста! — засуетился тот, узнав гостя.

По деревянным мосткам прошли к крыльцу, поднялись в темные сени. Из–за двери чулана послышалось встревоженное ворчание пса.

— Табун, молчать! — подал голос Цупко и пояснил: — Пришлось запереть злодея, чтоб не беспокоил… Прошу, вот сюда! Входите и чувствуйте себя как дома… Хозяева в гости уехали. Так что никто мешать не будет.

К приему гостей все было готово. В горнице посреди стола возвышалась керосиновая лампа, освещавшая сковороду с яичницей, тарелки с нарезанным шпиком и соленой кетой. Матово отсвечивала большая бутыль с самогоном.

Бурдинский оглядел стол и остался им доволен.

— Сколько я должен? — спросил он, доставая кошелек.

— За что? — удивился Цупко, сделав вид, что не понимает.

— За все это.

— Не беспокойтесь, уже уплачено. Угощение дает ваш друг, и он за все заплатил. Да и к чему счеты? Не в последний же раз, я полагаю…

Такой поворот дела и порадовал («Значит, Костя серьезно отнесся к его приглашению!») и обидно задел Бурдинского: ведь встреча организована по его инициативе, и он не настолько беден, чтоб принимать чужие угощения.

— Вот десять рублей! — сказал он. — Достань на них водки и закуски еще!

— Надо ли? — усомнился Цупко.

— Я сказал — делай! А не хочешь, верни эти деньги тому, кто платил за эту самогонку. Я гостей приглашал, мне и платить!

Цупко пристально посмотрел на гостя и молча принял деньги.

Большие часы на стене мерно отстукивали секунды. Без десяти одиннадцать Цупко поднялся,

— Ну, я выйду встретить… А чтоб вам не скучно было, я, пожалуй, приглашу своего постояльца, за стеной живет…

— Кто такой? — настороженно спросил Бурдинский, подумав, нет ли за этим какой–либо хитрости.

— Свой человек. — улыбнулся Цупко. — Хороший парень — тихий и спокойный. Завхозом в больнице служит… Да вы не беспокойтесь, он не помешает. Посидите, побеседуете. Лучше уж здесь, ведь через стенку все равно все слышно.

— Зови.

Цупко ушел. Через несколько минут появился постоялец. Он был действительно тих и скромен. Стеснительно улыбнулся, пожал руку, назвался Дмитрием и сел в угол. Одет он был в английский френч и широченные офицерские галифе. Разговор долго не завязывался. Оба задавали друг другу случайные вопросы, а сами прислушивались к тому, что происходит снаружи. Пробило одиннадцать, потом половину двенадцатого. Бурдинский уже был уверен, что никакого подвоха с квартирантом нет. Дмитрий, как выяснилось, тоже был в свое время партизаном. Юношей вступил при семеновцах в подпольную группу, организованную в Чите Погадаевым, потом служил при штабе Богдатского фронта. Постепенно нашлись общие знакомые.

— Ну что ж, давай выпьем по такому случаю! — предложил Бурдинский, почувствовав, что и парень относится к нему с полным довернем.

— Давайте, — тихо согласился тот и улыбнулся.

— За Погадаева! Чтоб земля была ему пухом! — поднял стакан Бурдинский.

— Я его с лошади убитого снимал! Под Сретенском… Очередью так и прошило ему всю грудь, — сказал Дмитрий и смущенно замолчал.

— Да, храбрый был командир. Настоящий партизан!

— А вы встречались с ним?

— Доводилось… Мне, браток, многое доводилось. Про Верхталачинское восстание слышал? Вот там–то и началось мое партизанское крещение. Было у меня сто двадцать штыков, осталось меньше половины. Две недели бились, поддержки ждали… А что потом было, всего и не упомнишь.

— Не садитесь напротив окна, — тихо произнес Дмитрий, и эти слова вновь вернули их к напряженной обстановке ожидания.

Ленков запаздывал. Цупко несколько раз появлялся в горнице, успокаивал:

— Придет, придет… У него манера такая — попозже! Вы не стесняйтесь — выпивайте, закусывайте. А я пойду, надо дежурить…

Бурдинский перестал стесняться. Как только Цупко вышел, он вновь потянулся к бутыли с самогоном, но новый знакомый положил руку на его стакан и мягко сказал:

— Может, хватит пока! Других гостей подождем.

Скажи он это по–другому, Бурдинский наверняка вспылил бы. А тут как не послушаешься: не просто просит парень — умоляет взглядом.