Анатолий Баранов - Голубые дьяволы

— Хорошо, — сказал командир корпуса и повернулся к Красовскому. — А теперь, Павел Иванович, доложи мне обстановку.

Красовский подошел к висящей на стене схеме обороны, энергично заскользил по ней указкой. Командир корпуса внимательно слушал, согласно кивал головой. Выслушав, поднялся с табурета.

— Видишь, комбриг, какими усищами охватывает нас немец? — ткнул он пальцем в синие изогнутые стрелы, показывающие направление главных ударов противника. — Один ус тянется к Новороссийску, а другой — прямо на Моздок.

— Обрежем, Иван Павлович, — сказал в ответ Красовский.

— Что «обрежем»? — не сразу понял командир корпуса.

— Усы эти самые, — пояснил командир бригады.

— Ну, ну, — усмехнулся Рослый, забирая из рук подчиненного указку и снова поворачиваясь к схеме. — Построение боевых порядков бригады полностью соответствует замыслам штаба корпуса, но меня лично беспокоит дислокация второго эшелона. Слишком гладкая местность, Павел Иванович. Ведь если поднять людей в контратаку, они как на ладони видны будут. Вражеская артиллерия их накроет массированным огнем. И помешать не сможем. Сам знаешь, артиллерии для контрбатарейной борьбы у нас нет.

Красовский вздохнул:

— Позиция у 4‑го батальона действительно, как биллиардный стол. Кроме как в землю спрятаться некуда. Но где же другую взять? Сюда бы танков…

— Их тоже негде взять, — развел руками генерал и положил на стол указку. — Разве что командующий пожалует на нашу бедность. Хотя вряд ли… Слушай, комбриг, — у генерала вдохновенно сверкнули глаза, — а что если мы сосредоточим на этом участке всю нашу корпусную артиллерию?

— Да… — замялся Красовский, — оно бы конечно… если враг действительно намерен нанести главный удар в районе Предмостного.

— А ты сам как думаешь?

— Думаю, что он попрет именно здесь. А вот что думает Клейст, пока не знаю. Рискованно все–таки, товарищ генерал, стягивать всю артиллерию на таком узком участке.

— Да какая же война без риска, Павел Иванович? Может, слышал, был во времена обороны Царицина такой случай. Белые собрались прорвать наш фронт на участке Сарепта — Воропаново. Красное командование точных данных об этом не имело, но все же пошло на риск: сняло с Царицинского фронта всю артиллерию и сосредоточило на пятикилометровом участке. По пословице: «Или пан или пропал». Пропал тогда Мамонтов. Он бросил свои отборные части прямо в лоб на наши орудия и положил всех своих солдат до единого. Вот что значит обдуманный и смелый маневр. А мы ведь почти точно знаем направление главного удара гитлеровцев.

— Нам хотя бы один танковый батальон, — помечтал вслух Красовский.

Но комкор оставил его слова без ответа.

— Запишите, батальонный комиссар, в свою книжку, — повернулся он к Самбурову: «Сосредоточить внимание всех политработников на внедрении в бригаде опыта противотанковых боев третьего батальона. Разъяснить каждому бойцу и командиру, каким эффективным может быть индивидуальное средство борьбы с танками, если хорошо знать их уязвимые места и не терять при встрече с ними самообладания и находчивости». Ну, сформулируйте сами в этом роде… Не забывайте, к тому же, популяризировать имена героев. Как фамилия бойца, уничтожившего гранатами сразу два танка?

— Рыковский, — ответил Самбуров.

— Представить к ордену. Остальных тоже.

С этими словами генерал пошел к выходу. У порога остановился, спросил:

— Кто сможет мне показать позиции первого и второго батальонов?

— Разрешите, я покажу, товарищ генерал, — вызвался в проводники командир бригады.

— Нет, комбриг, ты занимайся, пожалуйста, своими делами. Только отправь мой «виллис» в Нижние Бековичи, пусть меня там дожидается. А меня проводит этот молодец, который решительно действовал в разведке.

— Старший политрук Левицкий! — щелкнул каблуками кирзовых сапог заполыхавший румянцем старший инструктор политотдела.

— Пойдем, Левицкий, погуляем по лесу, пока в нем спокойно, — усмехнулся генерал и вышел из помещения.

Тихо было в Предмостном в этот предпоследний день августа. Ни коровьего мычанья в нем, ни собачьего лая.

Сельские жители, забрав скотину и необходимые вещи, ушли за Терский перевал — переждать лихое время. На улицах села одни лишь военные. Но и они ведут себя тихо: говорят вполголоса и ходят пригнувшись, чтобы не стать мишенью для снайпера на том берегу.

Тот берег. До него каких–нибудь сто метров. Три дня назад он был еще наш, сегодня — немецкий. Там разговаривают в полный голос на чужом языке. Из громкоговорителя, установленного на крыше крайнего дома, несутся через реку победные марши и кичливые обращения фашистских ораторов, предлагающих время от времени советским бойцам сдаться в плен.

— Нахально ведут себя фрицы, — проговорил Рослый, пробираясь вместе с Левицким по траншее к самому берегу.

Бойцы при виде генерала прижимались спинами к глинистым стенкам траншеи и удивлялись про себя: «Чего его носит нелегкая по передовой линии?»

— Дайте–ка бинокль, — сказал генерал командиру взвода в ответ на его взволнованный рапорт о том, что немцы, по всей видимости, к «чему–то» готовятся.

То, что немцы готовятся к наступлению, было видно и без рапорта и даже без бинокля. С того берега доносились крики солдат, гудение автомашин и лязг гусеничных траков. Когда же немцы начнут форсировать Терек? Завтра? Послезавтра? Через неделю? И в каком месте: здесь, у Предмостного, или же слева, между Моздоком и станицей Луковской?

— Навались, родимые! — услышал позади себя генерал стариковский, с хрипотцой голос. Он оглянулся: на краю траншеи сидел на корточках седой старик и, черпая кружкой из ведра, поил водой красноармейцев.

— Копейку — за бадейку, пятачок за черпачок! — приговаривал он ласково. — Пейте, родимые, всласть да хорошенько защищайте Советскую власть.

— Это еще что за маркитант выискался? — нахмурился генерал. — Почему не эвакуирован? Кто такой? — Старик поднялся на ноги, приложил сморщенную коричневую руку к серой кепке:

— Здравия желаю, ваше красное превосходительство.

Все, кто был в траншее, не удержались, прыснули от смеха. Улыбнулся и генерал.

— Здравствуй, солдат, — сказал он, отзываясь на шутку.

— Никак нет, ваше превосходительство, не солдат, — возразил старик, продолжая стоять во «фрунт» перед генералом.

— А кто же ты?

— Бывший унтер–офицер, егорьевский кавалер Козьма Шпигун. А ты, я гляжу, тоже успел отличиться, — показал старый шутник пальцем на Золотую Звезду Героя. — За что получил?

— За прорыв линии Маннергейма в финскую кампанию, слыхал про такую? — охотно вступил в разговор со стариком Рослый.