Анатолий Баранов - Голубые дьяволы

Минька послушно перевалился через борт. «Если что, ныряй сразу в воду», — припомнил напутствие Зайцева, пытаясь достать ногами дно. Здесь был перекат, он знал это. Когда в легких кончился воздух и он вынырнул на поверхность, над рекой по–прежнему висела кромешная тьма.

— Дедуш! — вполголоса позвал Минька, выбираясь на отмель.

Ни звука в ответ.

— Дедуш! — снова позвал Минька.

Словно в ответ, донеслись с Коски немецкие голоса, и тотчас прошуршала в воздухе еще одна ракета. Минька прижался к мокрой гальке, вглядываясь в бледно–зеленую речную даль: каюка на воде не было.

Вопреки опасениям Миньки мать встретила его на этот раз без брани и тумаков, даже полотенцем не хлестнула по мокрой спине.

— Уж думала и не увижу тебя больше, — проговорила она дрожащим голосом и, обняв своего «непутевого», залилась горючими слезами.

У Миньки перехватило горло: уж лучше бы ругалась, чем вот так.

— Не надо, мам, — попросил он хрипло и ткнулся лбом в материнское плечо. — Я же не виноват, что меня немцы на тот берег угнали, — и он вкратце рассказал, как снова повстречался с проклятым поваром и что из этого вышло.

— Господи, боже мой! — ахнула родительница. — Чего ж ты доси стоишь мокрый?

Она бросилась к сундуку, выхватила из–под тяжелой крышки отцовы штаны и рубаху. Затем метнулась к печке, привычно ткнула в черный зев обгорелым ухватом, нащупывая там чугунок со щами.

— Голодный, небось, садись за стол.

Сама уселась напротив и не сводила с почерневшего от усталости лица сына сострадательных глаз.

— Невжли в самой Вознесеновке был? — удивлялась она, слушая сбивчивый рассказ сына, и предупреждающе поднимала палец: — Гляди, не говори про то никому.

— Я скажу, что в станице у тетки Антонеи жил.

— Вот–вот, — согласно кивала головой мать. — Мол, боялся повара, потому так долго домой не приходил. А немцы чисто крысы голодные, тащут все подряд. Не дай бог, кукурузу выгребут из кладовки, что тогда есть будем? У деда Макковея последнюю курицу седни забрали. Охо–хо! Грехи наши тяжкие. Недаром сказано в библии: «Придет с востока нечистое племя…»

— С запада, мам, — поправил ее старший сын.

— Что — с запада? — не поняла мать.

— Нечистое племя, говорю, с запада прет, — усмехнулся Минька, — фашисты, то есть.

— Тьфу ты! — тоже усмехнулась мать. — А я думаю, об чем энто он? И когда их только вытурят отсюда?

— Скоро, мам, — пообещал Минька, набивая хлебом рот и не забывая орудовать ложкой. — А ко мне никто не приходил?

— Приходил какой–то пацан с заводского поселка. Да ты ешь, ешь, еще подолью, щей много.

До чего же хорошо дома!

Поблагодарив мать за ужин, Минька подкатился к горячему боку разомлевшего во сне младшего брата и сразу уснул крепким сном на совесть поработавшего человека.

Колька Стоян оказался дома. Он точил на камне обгорелый немецкий штык и был так увлечен этим занятием, что не сразу заметил вошедшего в калитку приятеля.

— Минька? — обрадовался он и, с размаху вогнав трофейный штык в землю, бросился к долгожданному гостю. — Живой? Вот здорово! Я тоже живой.

Приятели обнялись, похлопали друг друга по спине от избытка чувств и стали взахлеб делиться своими переживаниями. Из этого сбивчивого разговора вскоре выяснилось, что они оба геройские парни и, что если бы не их решительные действия, неизвестно, как развернулись бы события на том берегу.

— Он на меня: «Шнелль!», а я пеньком его по голове — рраз! — махал кулаком перед Колькиным носом Минька, и глаза его горели бесстрашием и решимостью. — Потом из кобуры у него наган хвать: «Руки вверх, проклятый Кукуш!» А тут и наши разведчики подоспели. «Молодец, говорят, Минька, так их и надо…»

— А я вижу, дело — труба, ведет чертов фриц на позицию, — горячился в свою очередь Колька, и глаза его тоже метали молнии. — Хочешь–не хочешь, придется кормить сволочей кашей. Я сделал вид, что поскользнулся и — бултых с понтона в Терек — и бежать. Термос тяжелый, я с ним сразу на дно… А вокруг пули — чмок, чмок! Это по мне мой повар из пистолета…

Самую малость приврал Колька в своем рассказе. Не по терскому дну, а по терскому лесу бежал он с тяжелым термосом за плечами после того, как его конвоир–повар был убит осколком мины. И на речное дно термос отправился не с понтона, а с берега, на который Колька выбежал, подгоняемый свистом шальных пуль и осколков.

Вволю насладившись импровизацией, ребята без особого труда вернулись из поэтического прошлого в прозаическое настоящее и стали обсуждать предстоящие дела. Первое: надо пересчитать в роще танки и бронетранспортеры противника. Второе: узнать, почему, так много собралось в сквере имени Кирова легковых автомашин. Ведь не для забавы же разглядывал Минька на «той стороне» альбом с фотографиями немецких машин? «Запомни, — говорил ему полковник из разведки, переворачивая страницы альбома. — Вот эта, похожая на каплю, называется «штейер», в ней только крупное начальство ездит. Вот эта — «оппель–адмирал», эта — «хорх», тоже очень комфортабельная машина». Третье, самое ответственное и опасное: определить как можно точнее расположение немецкого склада с боеприпасами и навести на него ночных бомбардировщиков.

— Минька, а ты не брешешь? — усомнился Колька, трепеща от восторга перед обилием таких интересных заданий.

— Век свободы не видать, — провел Минька большим пальцем руки под своим заострившимся подбородком. — Насчет Кукуша давче, правда, сбрехнул малость: не бил я его пеньком по голове и пистолет отобрал уже после того, как нас захватили разведчики; а все остальное — без понта. Честное пионерское, — добавил он поспешно.

— Я тоже не нырял с моста, — признался и Колька.

Мальчишки взглянули друг на друга и расхохотались. Потом Минька снова заговорил:

— Они еще просили связать их с партизанами.

— А для чего они им?

— Вот чудак! Связь наладить.

— А как?

— Заберемся на Успенский собор и помигаем фонариком: два длинных — один короткий.

— Придумал! — ухмыльнулся Колька. — Там же фриц с биноклем сидит.

— А мы его скоро: «Прицел ноль–ноль пять, по наблюдателю противника, фугасным — огонь!» и от твоего фрица только лохмотья во все стороны. Насчет этого будь спок, все уже давно обговорено в штабе, — последнее слово Минька произнес с особой интонацией.

После непродолжительного ненастья снова наступила жара. С утра до самого вечера палило солнце, накаляя каски артиллеристов и стволы их пушек, и без того раскаленные беспрерывной стрельбой по атакующим немцам. С утра до вечера накатывались они волной за волной на позиции бригады под прикрытием бронетранспортеров и танков. Над полем боя зловеще клубился дым горящей техники и висел туман из пыли, поднятой гусеницами танков и огнем артиллерии. Зной и грохот и песок на зубах. Скорее бы спасительная ночь!