Марко Сосич - Балерина, Балерина

Я вижу. Комната синяя, как мама, когда приходит в комнату. Мамы нет. Я лежу и жду. Я не слышу шагов. Я знаю, что я описалась, что мама меня помоет, и что я буду на кухне, и что я встану на цыпочки и буду петь, и что мама тоже будет петь со мной. Мама красиво поет, она поет лучше, чем хор, и говорит лучше, чем другие, там, снаружи, на улице, от прогалины налево, у церкви, в клубе.

Я слушаю. Мамы нет. Я чувствую, что мне холодно. Я встаю. Я думаю об Иване, который меня вылечит, и потом иду. Я двигаюсь, я знаю. Я подхожу к двери. Я вижу ее, все ближе и ближе. Она открыта. Я иду через нее, дохожу до маминой комнаты. Дверь прикрыта. Я толкаю ее. Мама на ковре, у кровати. Я приближаюсь к ней. Сейчас я рядом с ней. Я смотрю на нее. Мама лежит на ковре, она не двигается. Я смотрю на нее. Я думаю, что ей тоже снились облака, как она летит, как она падает. У мамы открытые глаза, синие как утро. Потом я беру маму за руку. Сначала наклоняюсь и беру ее за руку. Я хочу, чтобы она встала, чтобы пришла в комнату и сказала: Доброе утро, Балерина. Я держу ее за руку и тяну к себе. Мама и ковер движутся за мной. Я верчу ее вокруг себя, я хочу, чтобы она стояла. Потом я думаю, что мама смеется, что ей щекотно, и я тоже смеюсь, и потом сажусь к ней на пол рядом с ковром, и смотрю ей в глаза, они синие, и я думаю, что я вижу ее в дверях кухни. Я стою на цыпочках на кухне и смотрю на дверь. Я вижу маму, как она с кем-то разговаривает и рассказывает, что иногда с детьми такое случается, что они больше не разговаривают и что они больше не играют, что они все слышат, но больше не говорят, и что со временем становится все хуже. И потом я вижу, как она оборачивается ко мне и говорит: Что с нами будет, Балерина?! И потом я вижу ее здесь, сейчас, на ковре, с открытыми глазами, с длинными седыми волосами, которые она потом в прихожей соберет в пучок, и я увижу ее шею, тонкую-тонкую, и потом мы вдвоем будем стоять в прихожей и мы будет петь, держаться за руки и петь:

Во-о-оларе, о, о!

Кантаре-е-е, о, о, о, о!

И потом я буду пить кока-колу и рыгать, и мама скажет: Не так громко, — и потом я буду бросать тарелки в дверь, я буду их швырять с такой силой, что они разобьются на тысячи осколков, и мама станет собирать эти осколки, и потом я буду смотреть на Грету Гарбо, и на Джину Лоллобридждо, и на Станьо, и на Олио, и потом мы вдвоем снова будем петь, я и мама, когда она проснется, мы будем петь:

Чао, чао, бамбина, ун бачо анкор…

Карло говорит, что мама уже давно на небесах. Он всегда мне это говорит, когда я стою перед ее комнатой и смотрю на дверь, потом я встаю на цыпочки, потому что думаю, что так я ее увижу, маму, которая уже давно на небесах. И я хотела бы услышать, о чем она разговаривает с дядей Феликсом, тетей Луцией и Францом, он мой отец. И потом Карло говорит мне:

Что ты смотришь как баран на новые ворота, спускайся вниз, Балерина, я тебе кофе сварю и печенье дам.

Потом я спускаюсь. За ним, за Карло, по лестнице к прихожей, на кухню. Я смотрю на его широкие плечи, его рубашку в клеточку, его штаны. Мама говорит, что штаны у Карло всегда выпачканы в смоле и что смола не отстирывается.

Потом я ем печенье, которые принесла Йосипина, и Карло рассказывает, что приедет Элизабета, что Элизабета побудет со мной, что он идет на работу и что приедет Элизабета. Она приедет на автобусе, говорит он и потом выходит в дверь, проходит через двор, и его нет. И я одна. Я смотрю в окно, сквозь него, на двор. И я одна. Потом я смотрю на дверь, она открыта. Я вижу прихожую, зеркало на гвозде. Потом смотрю на телефункен, он черный. Карло рассказывает, что телефункен черный, когда выключен, что лампочки на гондоле черные, если они выключены. И шкаф. Я вижу его. И дверь в кладовку. Там капельки, там молоко, там аккордеон Карло, там был дедушка, которого я не знала, который еще не был у нас на кухне. В кладовке он был, как говорит мама, когда его закрывали, потому что он буянил, когда был пьян.

Потом заходит Элизабета. Всегда, когда Карло идет на работу, приезжает Элизабета. И она остается со мной, и разговаривает со мной. Она говорит, что сегодня расскажет мне прекрасную историю, и рассказывает. Она рассказывает, что ее маму звали Мария и что она была еще и мамой моей мамы, Иванки, которая уже на небесах. Элизабета говорит, что ее мама Мария была моей бабушкой, что она жила в Айдовщине, но не в городе, а выше, под Чавеном. Элизабета говорит, что у моей бабушки Марии был муж, который был моим дедушкой, и что его звали Станко, и что это был ее папа. Элизабета говорит, что бабушка Мария была очень рада, когда они с моей мамой отправились в Триест и там нашли работу. Элизабета говорит, что бабушка Мария была крестьянкой и дедушка Станко тоже был крестьянином, у них было поле, виноградник, и сад, и хлев с коровой, но это была не Грета. Потом Элизабета говорит, что у бабушки Марии в комнате был шкаф и что она всегда записывала на нем, если происходило что-то важное. Она записывала карандашом, говорит Элизабета, всё, что было важно. Если корова родила теленка, если случалась большая засуха и если выпадало много снега. Она все записывала карандашом, говорит Элизабета. На шкафу, на дверце внутри, чтобы снаружи не было видно, когда дверцы закрыты. И что она умерла на масленицу, говорит Элизабета, когда ряженые проходили мимо дома. Что она воскликнула: У-у-ух, какие они красивые; что она села и умерла. И потом, что они с моей мамой, которая уже на небесах и пусть покоится с миром, говорит Элизабета, что они с моей мамой пошли навестить бабушку Марию из Триеста в Айдовщину пешком. И они принесли ей фрукты, потому что был град, и у них всё побило, и бабушка Мария записала на дверце шкафа, что град в этом году всё побил, и что он уничтожил сад и виноградник, и что дедушка запил с горя.

Я смотрю на нее, на тетю Элизабету, она такая же, как мама. Она сидит у печи. Я вижу ее. С руками на коленях, и говорит. Потом она уходит, когда приходит Карло. Она уходит, и приходит Карло. Уже вечер, говорит Карло, и включает телефункен, и смотрит погоду на Любляне, и говорит, что будет дождь, ну, не завтра же. Потом он смотрит в телефункен и говорит, что я не долго еще буду дома, что Элизабета тоже уже старая, а он работает, что он не может за мной следить. Потом он молчит, и смотрит дальше в телефункен, и говорит, чтобы я тоже посмотрела. Я смотрю, потом больше не смотрю, и я стою в углу и жду, когда я буду стоять у окна в комнате и смотреть во двор. Я думаю, что птицы уже спят. Потом снова говорит Карло, и он говорит, что Йосипина тоже не может следить за мной, что у Йосипины есть муж, что Джакомино немного с придурью и может ее ударить, если она уйдет. Потом он говорит, что мы все немного с придурью. Что дурочка и я, но что он меня любит, впрочем, что дурак и он, потому что заботится обо мне, вместо того, чтобы отправить меня в больницу, чтобы обо мне заботились другие. Потом он выключает телефункен и говорит, что одна ерунда и что мы идем спать.