Рене Блек - Крысы

Мадам Руссен замечает, что пепельница полна окурков: опять небрежность горничной, которая не нашла времени выбросить выкуренные Филиппом папиросы.

Вчера, после обеда у Филиппа, ее единственного сына, собралось несколько приятелей. Он не кутит, по примеру молодых Мартине, Дюшенов и Кº; он проводит вечера дома, подготовляясь с приятелями к экзаменам на юридическом факультете. Филипп очень рассудителен. Его, по крайней мере, не захватила ужасная страсть к коллекционированию.

Мадам Руссен усаживается в кресло в стиле Людовика XIV.

— Мой мальчик такой скромный, почтительный, благовоспитанный. Кюре говорил мне о нем на прошлой неделе: первым всегда отзывается на дела благотворительности, не забывая в то же время обязанностей светского человека, — шепчет мать. — Весь в нашу родню, он больше Леклерк, чем Руссен!

Из папки для нот выглядывает «Финансовый вестник». Мадам Руссен замечает его, встает, берет газету, разворачивает, читает. «Нефтяные все поднимаются». — Потом говорит вслух — Пора прекратить покупку старья, я хочу быть хозяйкой своих денег.

Она откладывает в сторону газету, открывает окно; проходит трамвай, вдали замирают выкрики газетчика.

— Мадам, пришли за бельем. Будете проверять?

Хозяйка вздрагивает, оборачивается.

— Вы опять позабыли пепельницу, мне надоело повторять…

Мадам Руссен спускается по натертой дубовой лестнице и открывает дверь буфетной.

Когда она подымает голову, появляется третий подбородок: подбородок собственного достоинства.

Четыре лемеха выворачивают землю, и ослепленные светом черви извиваются на влажной глине. Земля откладывается правильными пластами по четырем бороздам, и полевые мыши убегают по ним. Трактор икает, выдыхает голубой дым. Словно огромное животное, неуклюжее и запыхавшееся, упрямо тащится он по борозде. Цепляется за землю шпорами, упорствует, но подчиняется мерному ритму поршней. Настойчиво тащит он за собой плуг, словно лошадь, которая никогда не оборачивается, и от непрерывной вибрации дрожит сидение на широких рессорах. Вибрация передается телу Жака, и его сжатые пальцы сообщают ее рулю. Вся огромная масса металла содрогается. Жак не выпускает рукоятки, но свободной рукой отирает с лица масло, пропитавшее ему ресницы. Ветер относит дым в лицо Жаку, Он выпускает руль; трактор, направляемый двумя колесами, которые катятся по краям полосы, продолжает путь. Жак оглядывается. Улыбается. Прямые линии борозд сходятся вдали, и земля, развороченная сегодня утром, кажется жирной рядом с пашней, покрывшейся пылью. Он улыбается, — последний день пахоты; а овес будут сеять в начале мая.

Лемехи поблескивают под поднимаемой пластами землей. Камешки хрустят и визжат под стальным трактором. За полями — леса, нежно-зеленые и зябкие.

Запах земли доходит до него сквозь раздражающую вонь дыма.

Вдруг он хватает руль: переднее колесо смяло край борозды. Трактор снова идет правильно, и Жак быстро подымает голову, чтобы перевести дыхание. Солнце прямо над головой. Полдень.

Хочется есть, хочется пить. К этому времени девочка Альфонсина приносит обыкновенно завтрак. Осталось допахать всего несколько метров. Уже близок склон, где в комьях земли, развороченной колесами, путается и кончается полоса.

Жак хватает рычаг и тянет его к себе. Стоп! Трактор останавливается, но мотор все еще работает. Лемехи автоматически поднялись; на концах налипла земля. Жак слезает. Ноги еще дрожат, он потерял равновесие; постепенно его неуверенная сперва походка становится устойчивой. Башмаки отяжелели от влажной земли. Он подымается на край откоса. Позади — поле, впереди — лес; направо — горизонт опускается до самых деревьев, окаймляющих проезжую дорогу.

По краю откоса дорожка; за дорожкой — канава, буки, соломенные крыши, гумно, хлев, яблони. В канаве — кусты ежевики, кусты ежевики с нежными листочками.

Он садится на край канавы. Солнце у него над головой, а девочка Альфонсина выходит из дома с корзиной в руках. Хлопает калитка.

Вблизи видно, что Альфонсина вся в веснушках.

— Вот вам завтрак, мосье Жак.

Она протягивает ему корзину.

— Спасибо, девочка.

Мосье, отец сказал, ему бы надо вечерком с вами поговорить.

— Хорошо; пусть придет после вечерней дойки… Ступай завтракать, Альфоисина.

Девочка покачивает узкими бедрами; шерстяное платье в клетку плотно облегает ее развивающиеся формы. Синий фартук слишком узок и не закрывает округлостей — предмета вожделений молодых скотников.

Опять хлопает калитка. Из корзины торчит горлышко бутылки с сидром. Жак берет ее и наполняет стакан. Он жадно пьет. В горле пересохло от керосиновой гари. На продолговатом блюде большой бифштекс, дымящееся пюре. Он ест. На хлебе остаются жирные следы от пальцев. В четырех метрах от него работает на тихом ходу мотор; останавливать его в разгар работы нет расчета: приводить в движение эту своенравную махину трудно и утомительно.

Отец Альфонсины хочет с ним повидаться. Снова старая песенка о тетке Лабан. Старуха, уморившая трех мужей и напивающаяся, как извозчик, в каждую получку, не хочет выезжать из домика, который снимает у отца Альфонсины. Тот себе на уме, ему нужна лачуга, чтобы сдать ее своему отцу, у которого есть кое-какие сбережения и который заплатит втрое дороже, чем старуха; а ей он предлагает переселиться в бывшую, печь для обжигания извести, правда, там нет пола, — для тех, кому пора умирать, и земля хороша.

Тетка Лабан не хочет; не хочет потому, что боится умереть в этой конуре. Фермер изводит Жака, чтобы тот повлиял на несговорчивую жилицу.

Жак жует быстро и пьет еще быстрее.

Нет, он не выставит за дверь тетку Лабан; она была неутомимой работницей. Он с тоской думает о скупости крестьян, выколачивающих гроши, экономя на пропитании поденщиков. Поденщики пьянствуют, плодят детей и говорят: «А что мы в жизни-то видим, кроме этого?»

Говорят без озлобления, словно вполне естественно, что работа не кормит их досыта. Бутылка опорожнена, блюдо очищено. Жак уплетает яблоко. Вдалеке над лесом вьются вороны, зоркие и крикливые.

Мотор все еще работает на тихом ходу; блеет баран, и жаворонки, словно брошенные пращей, камнем падают на развороченные борозды. Велосипедный звонок: почтальон. На обветренном лице широкая улыбка, прекрасные карие глаза, пушистые седеющие усы; и велосипед на дороге. Полированный деревянный ящичек, письма, одно письмо.

Пальцы, перепачканные машинным маслом, оставляют следы на большом конверте, вверху надпись: отправитель нотариус Персон.

Велосипед катит дальше, красная с синим фуражка исчезает в серой дали, Жак смотрит на четкий почерк, складывает письмо и, расстегнув коричневый комбинезон, отыскивает в пиджаке карман. Он не распечатает письма до вечера. Он знает его чуть не наизусть; перечень долгов его дяди. Земли заложены. Хватит наследства на оплату горделивых прихотей старого графа, всех подарков, сделанных им женщинам, услуги которых он умел ценить?