Ибрагим Аль-Куни - «Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

Во Дворце золотых колокольчиков, то есть в третьем номере пансиона, послышалось яростное фырканье — это проснувшийся Мудрец полоскал рот. Мо Да–нянь поздравил его с Новым годом, Мудрец ответил, не переставая фыркать. Губы его были припорошены чем–то белым, как будто он целовался с мельничихой. Поняв наконец, что это зубной порошок, Мо Да–нянь спросил:

— Как ты провел праздник?

— Не спрашивай! Чуть не подох со скуки! У вас у всех есть родичи, вот вы и наслаждаетесь. А я кому нужен — одинокий и неприкаянный!

Вычистив свои огромные зубы, Мудрец растопырил мясистые пальцы–когти и стал умываться.

— А где Оуян? — тихо спросил Мо Да–нянь.

— Наверное, спит еще.

— Пойдем погуляем! Ладно?

Мо Да–нянь так боялся отказа, что повторил «ладно?» несколько раз, из чего Мудрец заключил, что это предложение требует только положительного ответа.

— Куда же мы пойдем?

— Куда угодно! Я раскрою тебе одну тайну!

— Может, съездим в Храм белых облаков?

— Хорошо, только собирайся скорее, пока ветра нет.

На самом деле Мо Да–нянь боялся не ветра, а Оуян Тянь–фэна [38] Игра слов: Тянь–фэн — букв.: Небесный ветер. , который мог расстроить его планы.

Мудрец слишком хорошо помнил свою новогоднюю скуку, чтобы расхолаживать приятеля. Он мигом вытер лицо, оделся и, поглядевшись в зеркало, стер с уха мыльную пену.

Погода продолжала оставаться холодной, но человеческие сердца после Нового года явно потеплели. Особенно это относилось к тем, кто пешком или в колясках спешил на храмовый праздник. По желтой песчаной дороге за Воротами справедливости, весело смеясь, ехали и деревенские женщины на осликах, и госпожи, наряженные в парчу: всем хотелось потолкаться в Храме белых облаков.

Праздновать — значит есть, пить и гулять, а гулять — значит толкаться, толкаться до пота; это, собственно, и является основной целью гулянья.

На западе, словно ширмы, высились голубые горы. На вековых соснах возле древних могил зеленели новые ветки, на них висели красные бумажные змеи — словно кокетливо приколотые к старушечьим прическам искусственные цветы. Под ногами у осликов шуршал песок, на шее звенели колокольчики, и все это сливалось в стихотворные ритмы… Однако окружающая красота не имела ни малейшего отношения к «гулянью». Достойными внимания считались только смазливые госпожи под навесами чайных, деревенские девушки в красных куртках и зеленых штанах у лотков с соевым отваром, азартная игра в конфеты за воротами храма, торговля из–под полы иностранными сигаретами да старые монахи, сидящие по обеим сторонам ворот и готовые на все, лишь бы получить милостыню.

У Храма белых облаков, как и у Кумирни большого колокола, была своя история — древняя, своеобразная и увлекательная, но люди, приходившие на храмовые праздники, интересовались только соевым отваром, сладостями и иностранными сигаретами. Ведь главное — повеселиться и потолкаться, а исторические достопримечательности в счет не шли. В здешних чайных зазывали точно так же, как в любой деревне: «Заходите к нам, поглядите хоть одним глазком!» А на что глядеть — неизвестно. Кричи зазывала: «Посмотрите на Западные горы! Здесь так тихо и красиво!», ни единый посетитель, ручаюсь, не пошел бы в чайную. Поэтому описывать подробно пекинские храмовые праздники не имеет смысла, достаточно сказать: «Народу было видимо–невидимо, и многие женщины в давке потеряли туфли». Правда, такое описание грешит некоторой схематичностью, зато оно полностью соответствует действительности. Писать иначе просто невозможно.

Итак, Мудрец и Мо Да–нянь прибыли в Храм белых облаков. Мо Да–нянь тут же потащил приятеля в чайную — он не хотел ни есть, ни пить, но ему не давала покоя страшная тайна, которую он жаждал высказать. Зато Мудрец был голоден, и его нос, почуяв запах жареного мяса на вертелах, передал аромат в живот, который неудержимо и музыкально заурчал.

— Ну, можно говорить? — едва усевшись, спросил Мо Да–нянь.

— Погоди! Давай сначала что–нибудь закажем! Все равно ведь твои тайны не выходят за пределы засахаренных бобов и маринованных фиников! — засмеялся Мудрец и велел принести жареной лапши, мяса на вертелах и два кувшинчика водки.

— Не смейся раньше времени! Скажи лучше, ты видел вчера вечером Оуяна?

— Нет, не видел.

— А я видел. И не только его, но и ее! — торжествующе выпалил Мо Да–нянь, и его лицо стало краснее курток и штанов всех деревенских девушек, гулявших возле храма.

— Кого «ее»? — разинул рот Мудрец, который относился к женщинам с не меньшим воодушевлением, чем к водке и вину.

— Ван!

— Но ведь они друзья…

— Я этого не заметил. Он вел себя совсем по–другому — даже не так, как полагается вести себя с женщиной!

Мо Да–нянь рассказал о том, что видел и слышал ночью, и участливо добавил:

— Может быть, я и дурак, но послушай–ка моего глупого совета: займись поскорее каким–нибудь делом, или вернись домой, нечего тебе сидеть в этом болоте! Оуян — вероломный человек!

— А если ты ошибся? Мне надо кое–что проверить! К тому же вернуться домой опозоренным, исключенным из университета я не могу! — гордо сказал Мудрец и отхлебнул водки.

— Наш университет все равно скоро закроют.

— Откуда ты знаешь?

— Ли Цзин–чунь сказал.

— А ты слушай его побольше!

— Ладно, я свой долг выполнил. Если тебе хочется, оставайся, погуляй здесь, а я поеду в пансион — совершенно не выспался сегодня! Послушай меня все–таки, выберись из этого болота, найди место почище! Ну, пока!

Мудрец сидел в вагоне второго класса; у ног его стоял заграничный чемодан, в который были стыдливо спрятаны китайские туфли из синей парчи. Все время, пока поезд стоял на Восточном вокзале, Мудрец думал о том, какое великолепное средство передвижения придумали люди. «Ни лошадей не нужно, ни ослов! Мои предки даже не видели поезда, а я не только вижу, но и еду в нем, значит, я умножаю славу предков! Правда, изобрели паровую машину ученые, но чего бы она стоила без наших похвал?» Он оглядел окружающих пассажиров: одни широко зевали, как зевают только в путешествии, словно перед этим несколько ночей не спали; другие делали вид, что читают развлекательную литературу, которой торгуют на вокзалах, а сами не сводили глаз с ног своих соседок; третьи держали в зубах дорогие сигары и каждую минуту вытаскивали золотые часы… Что за пошлятина, просто противно! Чжао Цзы–юэ посмотрел на свой заграничный чемодан и почувствовал, что только он, Мудрец, имеет право ехать во втором классе.

«Мо Да–няню вообще–то можно верить, но… — паровоз дал два свистка, — Оуян расстроится, что я так неожиданно скрылся. — Поезд с грохотом промчался по мосту. — Как же быть с Ван? А, думай не думай, все равно бесполезно!» Он взглянул в окно: дома, деревья, телеграфные столбы — все убегало назад и навевало тоску.