Ибрагим Аль-Куни - «Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

— Клянусь, нет денег! — твердила она. — Стала бы и скрывать!

Они были в конторе одни. Палящие лучи солнца разогнали по домам уличных прохожих. На площади не было ни души. Только стайка воробьев весело копошилась в куче конского навоза да важно расхаживающие петухи изредка обменивались громкими приветствиями. Видя, что мужчина раздумывает, как ему быть, Эмине затараторила без передышки, пытаясь разжалобить его:

— Я четыре дня не ела горячего. И не грешно им? Не для того ведь меня сюда послали, чтобы голодом уморить. В Анкаре я, по крайней мере, сыта была. У меня перед глазами все плывет…

Вдруг писарь решился:

— Ладно, беги за маркой.

Получив марку, он взял перо и написал длинное прошение. Эмине протянула ему деньги.

— Не надо, — махнул он рукой, — лучше купи себе мяса.

Охваченные жалостью друг к другу, эти двое бродяг вдруг почувствовали между собой странную близость. Не торопясь уходить, Эмине присела на краешек скамьи. Писарь проверял, как высохли чернила.

— Ты здешний? — спросила женщина.

Он рассказал ей, что прибыл сюда из Румелии и работал при табачной фирме «Режи» за четыреста курушей в месяц. Потом у него что–то случилось с головой. Он заболел, да так и не поправился, и теперь вот пишет людям прошения.

— Ты от них помощи не жди, — говорил писарь, указывая на дом уездного правления. — Им только бы выслать подальше, а на что ты будешь жить, не их забота. Голод не тетка, недолго опять на кривую дорожку вступить. Там, глядишь, потасовка вышла. Перешлют тебя в другое место, оттуда — в третье, к черту на рога…

Увидев, что Эмине словно и не собирается уходить от него, он встал.

— Ну, что ж! Тащи к ним свою бумагу, может, что и выйдет.

Прошение было передано в жандармерию, где находились и другие бумаги Эмине. Увидев входящую в дверь просительницу, Сабри вскипел.

— Это еще что! Работа окончена, а тут изволь заниматься всякими!

Прочитав бумагу, он и вовсе разошелся.

— Вот как! Тебе больница понравилась? Уж чего лучше. Ешь, пей, веселись! А вот послушай, что я тебе скажу: если я еще увижу, что ты тут шляешься с прошениями, прямо в тюрьму тебя засажу! Поняла? Работать надо! Иди в прислуги, стирай, вяжи, шей и сыта будешь. Ну, проваливай!

Сабри все не мог забыть того обжигающего взгляда в больнице, и его бесило, что взгляд этот принадлежал Эмине, женщине такого низкого уровня, что о близости с ней не могло, быть и речи. Мысль об этом вызывала в нем порывы тоскливой злобы и ревности.

Эмине вышла на улицу. За пять–шесть лет жизни уличной бродяжки ей не раз выпадали тяжелые дни. Вот и теперь надвигается трудная полоса. Но и это пройдет, как всегда. Она зашла к булочнику, купила большую сдобную лепешку, из оставшихся денег половину потратила на сыр, половину — на арбуз, который по дороге приглянулся ей на одном из огородов. Усевшись в тенистой прохладе на берегу ручья, она жадно принялась за еду.

Не успела прожевать последний кусок, как сзади послышался знакомый голос:

— Что, Эмине, гуляешь?

Она оглянулась. Это был грузин Сервер — сторож из больницы, ладный, крепкий, как молодой дубок, бывалый парень, успевший на своем веку изрядно поездить, многое повидать. Он любил острые ситуации, сам бывал в сложных переплетах и теперь просто умирал со скуки в этой дыре, куда занесла его судьба. Не будь солдатской службы, он бы здесь и часу не остался, давно бы дал тягу. Сервер подошел и беззаботно сел рядом с Эмине на бугорок.

— Увидят, разговоры пойдут, — забеспокоилась Эмине.

— А вон там печь для обжига извести… Укромное местечко… Пойдем, посидим, потолкуем.

В самом деле, старая печь оказалась хорошим укрытием и от солнца, и от посторонних взглядов. Сервер скрутил две самокрутки: одну для себя, другую — для Эмине. Они и сами не заметили, как, болтая и попыхивая самокрутками среди замершей от жары природы, просидели вместе до самой ночи.

На другой день Сервер сперва зашел к армянину–ювелиру, заказал ему к нужному сроку браслет из черненого серебра. Потом прошелся по всем лавкам на базаре. Взял девять локтей тонкой ткани на платье, разрисованной белыми ромашками на огромных ветках, газовый платок, накупил разных закусок. Навязав два больших узла, он дождался темноты и отправился к Эмине.

Женщина давно спала, когда он постучался в дверь. Никто не открывал ему. Просунув руку в щель калитки, Сервер отодвинул засов, вошел в сад и, приблизившись к окну, слегка щелкнул ногтем по стеклу — ответа не последовало. Тогда он с силой забарабанил в окно костяшками пальцев.

— Кто там? Что надо? — послышался голос.

— Это я. Сервер. Глянь, что принес…

Но женщина, привыкшая к тому, что кто–то всегда грубо будил ее, спросонок никак не могла взять в толк, где она и кто с ней говорит. Наконец она сообразила, в чем дело, и, не решившись открыть дверь, потянула вверх задвижное окошко.

Яркий звездный свет, льющийся с неба, поначалу ослепил Эмине, внезапно вынырнувшую из черноты крепкого сна. Постепенно перед ней вырисовывались угол дома, колодец, лицо Сервера. Они стали разговаривать шепотом, чтобы не разбудить соседей. Сервер не выказывал никакого желания войти в дом, и она не приглашала его.

Принимая от него узлы через окно, она ахала с радостных удивлением:

— Зачем же ты так потратился, а, дорогуш? — В веселые минуты она называла мужчин «дорогушами». — Небось все деньги ухлопал. Ну, что же там такое?

Выговаривая ему за ненужные расходы, она все же не могла скрыть своего удовольствия и острого любопытства.

— Какие там расходы? Гроши… Ты поешь, а потом примерь, — отвечал ей Сервер.

Со двора в комнату врывался ночной холод. На какое–то время шепот прервался. Оба притихли. Только глаза их сверкали во мгле, словно передавая друг другу свое сияние. Сервер поежился.

— Ну и холодина!

— Да ты заходи, а то окоченеешь, — торопливо зашептала она, с кошачьей ловкостью подбегая к двери, словно холод, подобно молнии, мог сию же минуту поразить Сервера, и быстро отодвинула дверную щеколду. Теперь они были одни в темной комнате. Воздух ее показался Серверу горячим от жаркого дыхания Эмине. Лампы в доме не было. Он чиркнул спичкой, но не стал осматриваться, а поднес огонь поближе к лицу женщины и заглянул в ее огромные черные глаза. Пламя потухло, и оба снова погрузились в кромешную тьму.

В ночной тишине отчетливо послышался стук задвигаемого окошка…

Сервер продолжал заботливо относиться к Эмине. Все, что он тайком откладывал для нее на кухне из своего пайка, все, что скупал по дешевке в разных местах, аккуратно связывалось в узлы. С наступлением ночи он выходил на улицу и нес узлы к ней, воровато крадучись вдоль стен, словно прибитая собака, несущая в зубах корм для своих щенков, которая, хоть и боится за свою добычу, вместе с тем в любой миг готова яростно отразить атаку любого обидчика. Он стал бывать на распродажах и постепенно купил подушку, тюфяк и кое–что из посуды.