Ибрагим Аль-Куни - «Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

Для Эмине, привыкшей с фатальной покорностью сносить все превратности судьбы, эта молотящая ее цепь стала единственной реальностью ее жизни. Женщина почти физически ощущала ее удары… но с таким откровенным зверством она сталкивалась впервые.

Она подняла на комиссара свои большие глаза и посмотрела на него долгим взглядом. Любой человек на ее месте глядел бы на своих обидчиков голодным волком, готовым растерзать их на месте. Но в этом взгляде отражалась только бесконечная боль, боль всех ее мук, испытанных за годы бродячей жизни.

Ни слова не говоря, Эмине повернулась и, пошатываясь, пошла прочь со двора.

Влиятельные жильцы города были возмущены поведением Эмине, которая, побираясь, слонялась по базару, заглядывала в лавки, отсыпалась в придорожных канавах.

Однажды к каймакаму прибыла делегация чинных мусульман в пышных чалмах. Смысл их просьбы был таков: в городе живут достойные люди, никто не поможет этой грязной потаскухе, даже если она будет подыхать с голоду. Поэтому от греха неплохо бы сплавить ее отсюда куда–нибудь подальше. Каймакам отвечал им, что самолично он ничего сделать не может. Однако, видя, что дело принимает серьезный оборот, согласился написать письмо начальнику округа. Письмо было написано и отправлено, однако каймакам знал по опыту, что, пока оно дойдет до центра, пройдет там через нужное количество инстанций и вернется обратно, пролетит не один месяц.

Тем временем из отъезда вернулся Сабри и, неожиданно подобрев, отдал хозяину пекарни приказ выдавать Эмине в день по одной булке из своего пая. Эта булка показалась ей слаще меда. Женщина делилась своим счастьем со всеми подряд.

— Один раз откусываю, тыщу раз благодарю, — обращалась она то к разносчику, то к подмастерью. — Благослови его аллах! Отважный лев!

Однако разносчик очень быстро сообразил, что можно нажиться за ее счет.

— Только что получила и опять просишь, — вдруг заявил он Эмине, явившейся за хлебом. — Проваливай отсюда!

Прохожие сочувственно поддакивали ему. Вот грязная скотина! Дай ей волю, так она всю пекарню унесет.

Подобные случаи стали повторяться все чаще. Кому жаловаться, у кого просить защиты? Эмине поворачивалась и молча уходила. Но однажды все же не выдержала.

Два дня у нее в желудке не было ничего, кроме листка капусты, который она стащила на соседском огороде. Когда разносчик заявил ей, что она только что получила хлеб и он не намерен кормить ее пять раз в день, она быстро протянула руку к прилавку, схватила горячую белую булку, разломила ее пополам и тут же отправила себе в рот большой кусок. Сбежались подмастерья, стали вырывать у нее хлеб из рук и даже изо рта. Но тут кто–то выскочил из–за угла и разогнал их, отпуская направо и налево увесистые оплеухи.

Прибежавший оказался писарем.

—– Ах, собаки! гремел он. — Не видите — голодный человек! А то стала бы она хлеб хватать!

Проходя мимо, он оказался невольным свидетелем происходящего, не выдержал и вступился за Эмине. Его слушали молча: здешний народ побаивался писаря, зная его горячий нрав. Пока Эмине убегала, стиснув пальцами оставшийся у нее кусок хлеба, он продолжал причитать:

— У вас амбары от запасов ломятся! Армию прокормить можно! А вам жалко куска хлеба для голодной женщины! Подлые твари!

Почувствовав, что он заходит далеко, затрагивая честь жителей города, собравшиеся забеспокоились,. Из толпы вышел благообразный старец в чалме.

— Зачем тебе неприятности, Исмаил–бей? Не впутывай нас в беду!

Поглаживая писаря по спине, вежливо, но настойчиво он увел его с места происшествия. Увидев, что площадь опустела, хозяин пекарни осмелел.

— Глаза этой шлюхи ему покоя не дают! — забормотал он. — Защитник нашелся! Огреть бы тебя мешалкой по голове, паршивый пес! Скажи спасибо Хатибу–эфенди!

Скатав фартук и опоясавшись им, как кушаком, он направился прямо в жандармерию, к лейтенанту.

— Мой паша! — начал он с видом оскорбленного достоинства. — Не могу я больше давать хлеб этой грязной бабе. При всем народе она меня позором покрывает.

Сабри был занят тогда поимкой разбойничьей банды.

— Не давай, — раздраженно отрезал он. — Пусть подыхает!

На следующий день, как только унылая фигура Эмине показалась в дверях пекарни, на нее заорали:

— Пошла прочь! Отказано тебе!..

На дворе стояла промозглая октябрьская ночь. Ветер бешено крутил в воздухе и расшвыривал в разные стороны охапки мокрого снега. В комнате, где раньше жил Сервер, сидели возле мангала двое: унтер–офицер со своим приятелем, и разговаривали. В темноте яркими точками светились огоньки сигарет. Клубы пара, вырывавшиеся из губ собеседников, высвеченные красным огнем раскаленных углей, вспыхивали большими розовыми цветками и рассеивались в воздухе пропадая от соприкосновения с лицами.

А что, если пойти да постучаться к ней в дверь? Грузин ведь ходил, и они не хуже. Уличной девке все едино, кто к ней ходит. Решив так, приятели встали и, укрыв поплотнее головы накидками, двинулись в путь! Они шли быстро, не разбирая дороги, молча шлепая по лужам, так что, подойдя к дому, даже вспотели, несмотря на холод. Унтер–офицер налег на калитку — щеколда была не задвинута. Теперь осталось нащупать входную дверь. Они пошли вдоль стены, шаря по ней руками. Ветер лепил им прямо в лицо слипшиеся комья снега. «До утра зарядил!» — пробормотал один из них.

Наконец руки мужчин, скользившие по кладке кирпича–сырца, наткнулись на деревянную доску. Вот и дверь! Дернули — крючок не спущен. Вошли в дом. После резкого ветра, от которого сводило дыхание, здесь им показалось особенно тихо.

— Эй, Эмине!

Ответа не последовало. В поисках коробки со спичками унтер–офицер стал рыться в карманах. В тишине слышно было, как под его пальцами ключ звякает о табакерку. Вот нащупал полупустую коробку, чиркнул спичкой о наждачную бумагу — спичка не зажглась, видно, отсырела. Он стал пробовать спички одну за другой — вместо огня вылетали фосфоресцирующие искры, синими молниями прочерчивали тьму комнаты и гасли. Наконец слабый ленивый язычок пламени, окруженный густым облаком дыма, как бы нехотя осветил комнату.

В углу на сложенной вдвое рваной циновке кто–то лежал. Нашлась–таки! Они с радостью бросились к лежащей фигуре. Спичка погасла, но теперь она была уже не нужна. Унтер–офицер первым шагнул в угол, вытянув вперед руки.

— Ой, да она холодная как лед, — послышалось его испуганное бормотанье.

Труп Эмине закоченел. Должно быть, она уже несколько дней лежала здесь мертвая. Тьфу, пропасть! Чтобы окончательно убедиться в ее смерти, солдат тоже пощупал тело.

— Опоздали мы, подохла! — вздохнул он.