Джон Стейнбек - Долгая долина

Он устало прошел через загон на пастбище. На свисток пришел его оседланный конь. Джим машинально затянул подпругу, забрался в седло и поехал вниз по дороге, в долину. Под ним летела приземистая черная тень. Белая луна висела высоко, монотонно лаяли собаки.

На рассвете, распугав кур, во двор въехала запряженная двумя лошадьми повозка. Спереди сидели помощник шерифа и следователь, а в кузове, опираясь на седло, – Джим Мур. Его уставший мерин плелся следом. Помощник шерифа остановил лошадей, и все трое сошли на землю.

Джим спросил:

– А мне обязательно заходить в дом? Я слишком измотан, чтобы смотреть на это…

Следователь поджал губу и окинул дом взглядом.

– Пожалуй, необязательно. Мы сами все осмотрим.

Джим поплелся к корыту.

– Слушайте… вы там приберите немного, ладно? Ну, вы поняли…

Помощник шерифа и следователь вошли в дом.

Через несколько минут они вышли, неся на руках окоченевший труп, завернутый в покрывало. Они погрузили его в кузов, и тогда к ним подошел Джим.

– Теперь я поеду с вами?

– Где ваша жена, мистер Мур? – строго спросил помощник шерифа.

– Не знаю, – устало ответил Джим. – Должна быть поблизости.

– Вы уверены, что не убили и ее?

– Нет, я ее пальцем не тронул. Сегодня же найду и привезу… Если вы меня не заберете с собой, конечно.

– У нас есть ваше признание, – сказал следователь. – Да и глаза тоже на месте! Верно, Уилл? Конечно, вас обвинят в убийстве, но обвинение скорее всего снимут. Так всегда бывает в наших краях. Вы полегче с женой, мистер Мур.

– Я ее не трону.

Он встал и проводил взглядом отъезжающую повозку, лениво пиная ногами пыль. Жаркое июньское солнце показалось из-за холмов и зловеще сверкнуло в окне спальни.

Джим медленно вернулся в дом и снял со стены девятифутовый пастуший кнут с вшитым свинцом. Затем пересек двор и вошел в сарай. Взбираясь по лестнице на сеновал, он услышал пронзительный щенячий визг.

Вскоре Джим вышел из сарая: на плече у него висела жена. Он ласково опустил ее рядом с корытом. В волосах у Жельки было сено, рубашка на спине в кровавых полосках.

Джим намочил свою бандану и протер ее искусанные губы, умыл лицо и отвел назад волосы. Ее сумрачные глаза следили за каждым его движением.

– Ты меня побил, – сказала она. – Сильно.

– Чуть не убил, – мрачно согласился Джим.

Жарко палило солнце. Мимо в поисках крови прожужжали несколько оводов.

Желька попыталась улыбнуться опухшими губами:

– Ты хоть что-нибудь ел?

– Нет, ничего.

– Пойду поджарю тебе яичницу. – Она с трудом поднялась на ноги.

– Давай помогу, – сказал Джим. – Сначала надо снять твою блузку, а то присохнет – больно будет отдирать.

– Нет, я сама. – Голос у нее был звучный, как никогда. Тепло взглянув на мужа, Желька развернулась и зашагала к дому.

Джим все сидел на краю корыта. Скоро из трубы на крыше начал подниматься дым, а еще через несколько минут Желька крикнула в дверь:

– Джим, иди завтракать!

На теплой тарелке лежали четыре яйца и четыре толстых ломтика бекона.

– Кофе сейчас сварится.

– А ты что, не будешь?

– Нет, губы слишком болят.

Джим жадно набросился на яйца, а потом, наевшись, поднял глаза на жену. Та гладко причесала черные волосы и надела свежую белую блузку.

– Сегодня поедем в город, – сказал он. – Закажу там бревна, доски – построим новый дом в глубине долины.

Желька бросила мимолетный взгляд на дверь спальни и снова посмотрела на мужа.

– Хорошо, – сказала она. – Так и сделаем. – А потом добавила: – Ты еще будешь меня пороть? За… это?

– Нет, за это больше не буду.

Она улыбнулась и села на стул рядом с ним, а Джим ласково провел рукой по ее волосам и шее.

Году эдак в 13** жил-был в графстве П*** (как любят писать французы) скверный человек, который держал не менее скверную свинью. Сам он был скверным человеком по той причине, что постоянно смеялся над кем попало и невпопад. Он высмеял добрых братьев из М***, когда те попросили у него глоток виски или серебряную монету, а затем поднял на смех священников, пришедших взимать с него десятину. Когда же брат Климент свалился в мельничный пруд и утонул (потому что не пожелал расстаться с огромным мешком соли), то скверный человек по имени Рорк хохотал весь день и потом еще во сне. По одному этому жуткому, гнусному смеху становилось ясно, какой он скверный человек, – неудивительно, что десятину он не платил и плевать хотел на отлучение от церкви. Видите ли, у Рорка было крайне неподходящее для смеха лицо: мрачное и угрюмое. Когда он смеялся, лицо его выглядело так, словно ему только что оторвали ногу и по этому поводу он сейчас громко заорет. Вдобавок Рорк обзывал всех дураками – а это глупо и нехорошо даже по отношению к настоящим дуракам. Никто не знал, отчего Рорк стал таким скверным человеком, разве что дело было в его любви к путешествиям: он повстречал на своем пути немало плохого.

Словом, теперь вы видите, в какой нехорошей атмосфере воспитывалась его свинья по кличке Кейти – возможно, потому ей и достался такой скверный характер. Есть исследования, в которых рассказывается о дурной наследственности Кейти: мол, ее батюшка жрал кур и даже не трудился это скрывать, а матушка, дай ей волю, могла отужинать собственными детьми. Но это клевета. Отец и мать Кейти были добрыми скромными свиньями, насколько природа свиней вообще позволяет им быть скромными – а она почти не позволяет. Но все же, как и во многих людях, толика скромности в них была.

Матушка Кейти, помет за пометом, рожала хорошеньких розовых поросят – веселых и добропорядочных. Так что скверный характер Кейти нельзя списать на наследственность, скорее он достался ей от хозяина.

Юная Кейти целыми днями валялась в соломе, зажмурив глазки и наморщив розовый пятачок – ну просто самый добрый и милый поросенок на свете, – пока в один прекрасный день Рорк не решил дать имена всему новому помету.

– Ты будешь Бриджит, – сказал он, – ты Рори, а ты… ну-ка, посмотри на меня, чертенок! Ты будешь Кейти.

С той самой минуты Кейти стала плохой свиньей – хуже всех свиней, когда-либо живших в графстве П***.

Начинала она по-маленькому: воровала молоко. Кейти закрывала спиной все сосцы матери, до которых могла дотянуться, так что Рори и Бриджит в итоге получились карликами, а она вымахала вдвое больше и сильнее прочих. На этом ее грехи не закончились: в один прекрасный день Кейти поймала Рори, Бриджит и всех остальных и… съела. С таким началом от нее можно было ожидать самых страшных поступков, и она оправдала эти ожидания. Разумеется, очень скоро Кейти начала жрать куриц и уток. Тогда Рорк поместил ее за крепкий забор – крепкий только с одной стороны. Отныне все курицы и утки, которых ела Кейти, были соседские.