Вивьен Огилви - Невидимки за работой

— Я тоже, — заметила миссис Купферстечер.

Гарстенг с радостью откликнулся на этот намек. Он давно спрашивал себя, сколько еще времени американцы будут способны ходить и все осматривать.

Первым делом миссис Купферстечер была водворена в комнату, отведенную ей и ее мужу. Затем Гарстенг обратился к мисс Каспидор:

— Так как лорд Клигнанкорт в отъезде, то, если вы не возражаете, мы поместим вас в его комнате.

Эту блестящую мысль подал ему Уэлтон.

— Возражаю? — воскликнула мисс Каспидор. — Да что вы, я в восторге! Вот будет у меня, что рассказать нашим дамам, когда я вернусь в Штаты! Воображаю их лица, когда они услышат, что я ночевала в спальне настоящего английского графа и что в этой самой комнате, как говорит легенда, когда-то провела ночь королева-девственница Елизавета!

Гарстенг был уже не в состоянии объяснять все сначала и поспешил увести Купферстечера к себе. По дороге они встретили неутомимого Уэлтона, и вскоре радио внизу было выключено, и во всем доме воцарилась тишина.

— Не выпьете ли капельку виски на сон грядущий? — предложил Гарстенг. Радушие гостеприимного хозяина восторжествовало над усталостью и нетерпением.

— Пожалуй, могу одолеть стаканчик, — охотно согласился американец. — К тому же нам с вами еще надо потолковать о деле.

Гарстенг ответил вымученной улыбкой. Он с тоской и ужасом думал о том, что Уэлтон сейчас даст сигнал всем разойтись по комнатам — и куда же денется обиженная Софи Трегаллик?

— Да, разумеется, — сказал он рассеянно и поставил на стол виски, все время прислушиваясь, не раздастся ли какой-нибудь шорох в соседней комнате — его спальне.

— Так вот, Гарстенг, — начал Купферстечер, удобно развалясь в кресле. — Я уже вам говорил, что наш комитет, по моей рекомендации, непременно ассигнует кругленькую сумму на поддержку вашей колонии. Насчет этого не сомневайтесь. Это будет сделано для того, чтобы вы расширили рамки вашей организации. Я хотел бы, чтобы вы собрали здесь втрое или вчетверо больше писателей, чем сейчас. Таково мое предложение, и я не сомневаюсь, что комитет поручит компетентному американскому архитектору разработать проект перестройки этого здания.

Гарстенг сделал попытку прервать его:

— Одну минутку, мистер Купферстечер! Когда вы заговорили о субсидии, я…

— Об этом не беспокойтесь, сэр, все будет в порядке. Вас удивляет, что я так сразу придумал новые формы для вашей работы? Скажу, не хвастая: именно такие умы, как мой, и создали американский бизнес. Вы можете больше ни о чем не заботиться, Гарстенг, думать буду я. Теперь дальше: сюда придется командировать сотрудника ФБР, и он будет тщательно следить, чтобы в вашей литературной продукции не было никакого антиамериканского уклона. Разумеется, и прошлое всех ваших писателей будет проверено, для того чтобы преимуществами этой колонии могли пользоваться только подлинные демократы. Кстати, название ее надо будет изменить — придумаем такое, которое будет более определенно указывать на культурный характер нашего начинания. Ну, например, «Фонд имени Лонгфелло и Шекспира». Таким образом, мы подчеркнем сотрудничество обеих наших стран. Затем я считаю, что следует предоставить какое-то количество мест писателям других демократических стран, чтобы они имели возможность проводить здесь некоторое время: в первую очередь, конечно, американцам, ну и писателям Западной Германии, Италии, Японии, а может, и некоторым другим. Постоянное помещение и щедрую стипендию мы предоставим писателям из-за железного занавеса, которые пожелали вырваться на свободу.

Гарстенг снова хотел было вставить слово, но Купферстечер отмахнулся от него.

— Вот, пожалуй, и все самое существенное. Это для начала. Об остальном потолкуем позже. Ну, я рад, что мы договорились. Уверен, что наша совместная работа будет весьма плодотворна. А теперь, если вы будете так любезны и укажете мне нашу комнату, я лягу спать.

Измученный Гарстенг проводил американца в его комнату и вернулся к себе. С очень слабой надеждой открыл он дверь в спальню. Она была пуста. Почему Софи не захотела понять, в каком он затруднительном положении, и капельку подождать? Самолюбивая злючка, только о себе и думает! Он так ее баловал: ценные подарки, поездки на континент и все такое. Ну что ж, если ей милее этот нищий Халлес, пусть убирается к нему, и чёрт с ними обоими! Пожалуй, теперь, когда перед ним открываются такие грандиозные перспективы, все равно пора развязаться с этой девчонкой.

Он лег в постель и потушил свет. Жирный куш от американского комитета — вещь хорошая, но, похоже, что этот Купферстечер намерен все взять в свои руки. И что еще скажет на это Клигнанкорт?

Скоро мысли его заволокло винными парами, и в этом тумане вставали безобразные картины, отголоски сегодняшнего вечера, столь богатого событиями. Видения обгоняли друг друга, расплывались, все более спутанные и неясные. Люди вскакивали, хрипло провозглашали тосты, а голос Купферстечера скрипел и скрипел, как монотонный аккомпанемент. Чудовищно большие лица то приближались к нему вплотную, то отодвигались. Уэлтон, Халлес, Софи, мисс Каспидор… И опять Уэлтон, Халлес, Софи, мисс Каспидор. Потом Халлес вскочил на стол и стоял, прямой и огромный, а все вокруг орали: «Лонгфелло! Лонгфелло! Лонгфелло!» Он на глазах постепенно менялся — вот уже кости его стали видны, он превратился в скелет… Потом это был уже не Халлес, а Эйфелева башня. Чувство глубочайшего облегчения охватило Гарстенга, и вдруг он очутился на верхней площадке этой башни рядом с Купферстечером. Они бросали через перила целые пачки белых листовок и смотрели, как они летят вниз, на толпу крохотных, как муравьи, человечков, теснившихся на карте Европы… Летят, летят… бесшумно кружась и порхая, опускаются все ниже и ниже. А в воздухе блаженная тишина и свежесть.

Полоса лунного света протянулась из окна и ударила в лицо Гарстенгу. Он отвернулся к стене, и щека его нашла прохладное, местечко на подушке.

В эту ночь луна заливала светом всю южную Англию. Фасад Клигнанкорт-холла, ослепительно белый на фоне лесистого холма, казался легким и призрачным, как изображение на экране, — можно было подумать, что он имеет только два измерения. А под ним белой пеной разливался парк, в котором выделялась только сверкающая гладь озера да причудливые темные силуэты деревьев и их тени — совсем как фрукты и кусок льда в пломбире.

Тишину нарушила воркотня мотора. Автомобиль, свернув с главной улицы Плэдберри в тот момент, когда часы на колокольне пробили половину второго, поднялся вверх по холму, неся перед собой свои желтые фары, как тускло горящие церковные свечи, въехал в парк, затем промчался по аллее и, обогнув спящий дом, подкатил к нему сзади.