Вивьен Огилви - Невидимки за работой

— Знаете, нелегко вникать в ход мыслей такого человека.

— Да, это все равно, что опуститься до умственного уровня собаки, — заметил Сайке.

— Познавать мир только нюхом, — подхватил Кэдби. — А интересно — сам он верит в то, что пишет? — сказал Халлес. — Всерьез считает это литературой?

— Господь с вами! Конечно, нет! — ответил Мертон — Он сюда как-то раз приезжал, и мы с ним познакомились. Надо отдать ему справедливость — он говорит о своем «творчестве» с полнейшим цинизмом. Он всегда писал только для того, чтобы прокормиться. А теперь, когда он загребает деньги лопатой, он может себе позволить роскошь нанимать нас, чтобы мы писали за него. Сам он уже давно ничего не пишет. Живет себе припеваючи и увлекается — знаете, чем? Строит модели всех знаменитых зданий. Здесь в гостиной стоит модель Страсбургского собора, которую он нам преподнес. Он говорит, что у него в жизни только три огорчения. Во-первых, он не может себе простить, что в начале своей литературной карьеры писал всякую слюнявую чепуху под своим настоящим именем. Во-вторых, его гнусная воскресная газета заставляет его время от времени выступать публично — то в жюри на конкурсе красоты, то в других столь же достойных ролях. А в третьих — из-за этих публичных выступлений ему приходится читать всю ту дрянь, что мы пишем за него: надо же ему знать, что отвечать разным истеричкам, когда они хватают его за руки и твердят: «Ах, мистер Спритлторп, как мне понравился ваш рассказ „Каждый мужчина — ребенок?“» или: «Ах, как много мне дала ваша статья „Об оптимизме“»! Между прочим, оба эти произведения писал я. Чистейшая бульварщина! Спритл мне сказал, что, когда они появились в печати, он получил вдвое больше восторженных писем, чем обычно. Так что сами понимаете, что это за дребедень.

— Уверяю вас, — сказал Сайке, — Спритл первый вам посочувствовал бы. Он славный малый. Меня больше всего бесят те бездарные писаки, которые воображают, что их произведения — литература.

Они, не торопясь шли по коридору. По дороге к ним присоединились Беверли Кроуфорд, Фикенвирт, писатели, работавшие в других комнатах. Вдруг к ним суетливо подбежал Порп и загородил им дорогу.

— Ну, начинается! — сказал кто-то.

По обыкновению, глядя вбок, на стену, Порп сказал:

— Надо подготовиться к вечеру. В шесть будет чай с роскошным угощеньем потом вы загримируетесь и переоденетесь, а в семь автобус заберет всех и повезет в деревню. Каждый из вас знает, что ему надо делать. Смотрите же, будьте готовы!

В это время Уэлтон вышел из своего кабинета и протолкался вперед.

— А мне эти маскарадные штаны тесны, — объявил он. — Придется их не застегивать спереди.

— Что вы мистер Уэлтон, как можно! — всполошился Порп, но дружный хохот, грянувший вокруг, надоумил его, что Уэлтон просто над ним потешается, и он сразу переменил тон.

— Сейчас не время шутить. И очень вас прошу, мистер Уэлтон, сегодня на собрании не нарушать порядка своими выходками! Прошлый раз мистер Гарстенг был ужасно раздражен тем, что вы опоздали, да еще притащили с собой свинью и наделали бог знает какой шум, когда пытались ввести ее в зал!

— Так ведь это я старался, чтобы все было как можно натуральнее и убедительнее. Но вы не волнуйтесь, Порп, сегодня я буду на высоте — образцовый деревенский олух. Я даже специально для сегодняшнего вечера заучил наизусть монолог на местном диалекте. Это о корове, которая полезла на чердак и…

— Нет, нет, мистер Уэлтон, прошу вас строго придерживаться программы? Никаких добавочных, внеплановых номеров?

— Ну, нет, так нет. А я хотел вам угодить.

И Уэлтон пошел дальше, отстранив с дороги Порпа. Остальные двинулись за ним. Контролер остался один. Качая головой и морща лоб, он смотрел им вслед.

Переряженный в деревенского батрака, пылая здоровым румянцем, тщательно наведенным на щеки, Халлес уселся в автобус вместе с другими такими же «поселянами». Он с большим облегчением убедился, что грязь на его одежде не настоящая, что это какой-то нестирающийся состав, который употребляют в киностудиях. Их довезли до деревни и высадили у трактира «Конюх и лошади».

Чарлтон взял новичка под свое покровительство.

— Прежде всего мы опрокинем по стаканчику, а потом отправимся группами по двое и по трое в здешний клуб и займем первые ряды. Настоящие фермеры сядут позади. Да и придет их немного — только кое-кто из стариков. Они вошли в трактир.

— А разве молодежь на эти собрания не ходит? — спросил Халлес. — Или в деревне молодежи нет?

— Вся молодежь деревни работает в Мемтоне на заводах и фабриках — они туда ездят на мотоциклах или автобусом. На представления, которые устраивает Гарстенг, их и на аркане не затащишь. А сегодня к тому же в Мемтоне скачки, и все будут там.

— А Мемтон далеко отсюда?

— Около пяти миль. Но понимаете — у молодых нет иного выхода. В Плэдберри им делать нечего. Здесь имеется только несколько ферм, убогие маленькие хозяйства — две-три коровы, свиньи да домашняя птица. Громадная часть земель откуплена у нашего лорда каким-то субъектом, который и держит скаковые конюшни. Лорд Клигнанкорт ведь давно ликвидировал у себя в имении все сельское хозяйства, а коттеджи сдает внаем дачникам. В коттеджах этих проведено электричество, есть и водопровод, и канализация… Ну, а раз хозяйство здесь заглохло, так перестала работать и старая мельница, и кузня. Жителям деревни нечем существовать.

В разговор вмешался Тревельян:

— Да, деревня красивая, как картинка, но, если ничего не будет сделано, чтобы ее оживить, она через каких-нибудь тридцать лет совсем опустеет. В фермерских домах нет ни воды, ни света, ни канализации; снаружи это хорошенькие домики, а внутри — лачуги. Единственное будущее Плэдберри — стать общежитием для тех, кто работает в Мемтоне; такие именно планы у совета графства.

— Обо всем этом вы услышите сегодня вечером, — сказал Чарлтон. — Ну, пошли!

Клуб был убран как для праздника урожая — цветами, колосьями, всевозможными образцами сельскохозяйственной продукции. И так как все было искусственное — откуплено у киностудии, приказавших долго жить, — то выставка тем была особенно хороша, что на ней были представлены экспонаты всех времен года.

Были тут хризантемы, анемоны, колокольчики, крокусы, нарциссы, розы, герань, мальвы, желтофиоли, осенние астры: были груды яблок, груш, слив, персиков, корзины с клубникой, малиной, черной смородиной, вишнями, гроздья винограда, гигантские тыквы, морковь, пучки спаржи и зеленого лука, снопы ржи — такое зрелище не могло не умилить любого репортера сельскохозяйственной газеты.

— Гарстенг хотел еще выпустить сегодня на сцену этакий, знаете ли, старинный деревенский оркестр, — сказал Чарлтон. — Он нашел описание такого оркестра у Харди [1] Томас Харди (1840–1928) — английский писатель. Речь идет о рассказе «Рассеянность приходского оркестра». — Прим. перев . . Но оказалось, что, кроме церковного органиста — а не может же он притащить сюда орган, — единственные музыканты в деревне — несколько молодых парней, которые играют на аккордеоне, губной гармонике и саксофоне!