Альберт Бехтольд - Петр Иванович

– Могу ли я вас пригласить на чашку чаю? Я как раз здесь живу.

Старик ответил просто:

– С превеликой радостью, так пройдет еще часок под крышей.

Наверху Ребман ставит чай, сахар (свой рацион за квартал), достает «неприкосновенный запас», который собрал на всякий случай: копченую колбасу, четверть фунта соленого масла и пачку сухарей. Предлагает угощение гостю, но тот отказывается:

– Нет, нет, я не имел в виду еду, не хочу вас грабить.

Ребман ответил с упреком в голосе:

– Вы не русский, если откажетесь. Разве вы не знаете, что обидите этим хозяина? К сожалению, у меня только одна кровать, но и это можно устроить.

– По старорусскому обычаю? – спросил гость, который тем временем начал есть, но как-то манерно: колбасу – крохотными кусочками, сухари – по крошечке, чай – по глоточку. Ребмана это очень удивило. Он спросил:

– Что вы имели в виду, когда сказали «по старорусскому обычаю?»

– Это вы о кровати? Знаете, как поступали в старые добрые времена?

– Полагаю, уступали место гостю, это было бы так по-русски.

– Ну, нет! По-русски было бы вообще не ложиться, сидеть до утра, вот это по-русски.

Потом, когда незнакомец поел, перекрестился и поблагодарил хозяина, он спросил:

– Для чего вы, собственно говоря, здесь остаетесь? Чего еще ждете от этой страны?

– Чего я жду? Того, что предсказывал мой ныне покойный друг.

– Что же он предсказывал?

– Что большевистский режим распадется, как карточный домик, и что в России снова будет царь, только совсем иного рода, нежели Николай Александрович. И что жизнь станет и лучше, и красивее, чем прежде, будет по-настоящему прекрасной.

Гость улыбается впервые за весь вечер:

– Поверьте человеку, который знает игру лучше, чем ваш друг, хотя сам при этом не имеет никаких перспектив. Мне знакомы все те иллюзии, которыми все еще живет определенная часть русского общества. Да, будет еще царь – в русской толпе без кнута не станешь главным, – но никак не мудрый. Весь народ поставлен на кон и ставка проиграна. Уж в этом мне поверьте: мудрый царь никогда больше не придет! Примите мой совет: уезжайте, пока не поздно. Оставьте все и уезжайте из России подальше!

– Это мне советовали еще до революции.

– То был добрый советчик, кем бы он ни был. У России нет больше будущего, для людей нашего сорта, по крайней мере. Всех нас они уничтожат, я имею в виду политически.

Ребман качает головой:

– Даже если, как вы говорите, эта страна не имеет никаких перспектив, я все равно буду лезть из кожи вон, чтобы только не вернуться обратно в Швейцарию. Там я менее дома, чем где бы то ни было. Я остаюсь в России!

– Даже и теперь?

– Да, даже и теперь. Поймите меня правильно. Я говорю о той России, которую я узнал, не о нынешней. Этой я не знаю и еще менее признаю. Но, несмотря на происходящее, я верю в Россию. Добро в русском народе никогда не может иссякнуть.

Он молчит. Предлагает гостю папиросу. Они курят. В ходе разговора выясняется, что перед Ребманом не кто иной, как сам камергер последнего царя, человек из высшего света, княжеского звания. До сих пор наш швейцарец особенно не размышлял о царской семье и ее окружении, рассматривая этот круг как весьма неприглядное и для него скорее отвратительное общество. «До неба высоко, а до царя далеко», – говорит пословица. Того же мнения держался и Ребман: «Здесь в Москве я чувствую себя дома, ощущаю твердую почву под ногами. Что мне до царя и до всей его клики!» Еще у Карла Карловича или у пастора, когда велись разговоры, содержание которых сводилось к тому, что «Николашка как человек, возможно, и неплох, но царь из него – хуже некуда!», Ребман разделял это расхожее мнение. Но после известия о трагической смерти августейшего семейства его неприятно поразила реакция русского народа: дескать, правильно, что его, как собаку, пристрелили в Сибири, туда ему и дорога! Только тогда в Ребмане проснулось что-то вроде сожаления и мысль о том, что Николай Александрович все же не был чудовищем, каким многие пытались его представить, и вряд ли заслуживал этой всеобщей ненависти.

– Но тогда и вам не приходится ожидать ничего хорошего, – подумал Ребман вслух. Маленький человечек только пожал плечами:

– Мы получили по заслугам, нечего себя жалеть. Люди, которые ничего не создают, а только наследуют созданное другими, не вправе ожидать иной участи.

Эти слова, произнесенные без тени намерения пробудить в собеседнике сочувствие или симпатию, импонируют Ребману более любых разглагольствований о том, как плохо теперь поступают с аристократией. Они убедительнее всех речей Михаила Ильича. «Вот один из аристократов, о которых читаешь в романах», – думает он. Теперь он обращается к собеседнику совсем иным тоном:

– Не хотите ли еще что-нибудь рассказать? Мне все это очень интересно. Будучи швейцарцем, я ведь никогда не имел возможности сблизиться с людьми этого круга. Неужели вы имели общение с царской семьей, как теперь со мной?

Старик улыбается:

– Нет, не так запросто. При всей доброте, которую они излучали, действовал определенный этикет, границ которого мы не могли переступить, к этой черте и приблизиться было невозможно. Но, когда человек так долго, как я, несет эту службу, предписания этикета становятся частью его природы.

Он прикуривает свежую папиросу. Глубоко затягивается, выпускает дым сквозь зубы:

– Почти все те, кто никогда не был допущен в это общество, никогда не наблюдал его вблизи, полагают, что жизнь русского царя и его присных – это сплошное счастье и великолепие. На самом же деле, все как раз наоборот. Деньги и положение не делают человека счастливым, они берут его в оборот, принося лишь заботы. Чем выше ранг, тем этих забот становится больше. Вы счастливы потому, что можете говорить то, что думаете, думать, как вам заблагорассудится, идти к тому и с кем, и куда вы хотите. Вы – свободные и, вследствие этого, счастливые люди. Те, другие, живут в золотой клетке, им указано и предписано все уже с раннего возраста, они не могут себе позволить быть просто людьми, быть самими собой. Это им не разрешено. Они должны играть свою роль, как в театре, всегда, даже в повседневной жизни. Нет, дорогой друг, быть царем несладко.

– Это правда… Однажды молодой аристократ, мой первый ученик по приезде в Россию, – я, кстати, тоже был его первым гувернером, – рассказывал мне анекдот о рождении Николая Александровича. Тогда меня поразило то, что подобное можно услышать из уст русского дворянина. Вы знаете этот анекдот?

– Я знаю множество анекдотов о Николае Александровиче – хороших, а чаще язвительных. Так что, если бы я даже хотел припомнить их все…

– О том, как он родился без головы…

– Нет, этого я никогда не слыхал. И что же?