Дороти Паркер - Новеллы

Среди безделушек, с обдуманной небрежностью расставленных на столе и на пианино, имелась небольшая позолоченная статуэтка люцернского льва [1] Памятник вблизи швейцарского города Люцерна, изображающий льва, убитого стрелой. (Прим. ред.) , надтреснутая гипсовая статуэтка Лаокоона и свирепый фарфоровый котенок, изготовившийся для прыжка на беззащитную толстую фарфоровую мышь. Этот последний предмет был одним из свадебных преподношений Изумительного Старика. Миссис Бейн, благоговейно понизив голос, сообщала гостям, что это очень старинная вещица.

Пепельницы в восточном стиле имели форму нарочито уродливых голов с прикрепленными к ним пучками седых человеческих волос, стеклянными бессмысленно выпученными глазами и разверстым как пасть ртом, в который и надлежало сбрасывать пепел, если у вас хватит на это духу. Так все до мелочей служило здесь единой цели и создавало вкупе весьма сильное впечатление.

Но трое людей, находившиеся сейчас в гостиной Бейнов, ни в какой мере не были подавлены ее декоративным замыслом. Двое из них — мистер и миссис Бейн, имея за плечами двадцать восемь лет ежедневного пребывания в этой комнате, могли бы уже полностью с ней освоиться, даже если бы с самого начала не являлись ревностными ее поклонниками. Что же касается сестры миссис Бейн — миссис Уиттэйкер, то ее аристократическое самообладание не могла поколебать никакая самая ужасающая обстановка.

Грациозно опускаясь на стул, миссис Уиттэйкер тем самым как бы брала его под свое покровительство. Держа в руке бокал с сидром, она одаряла его доброй снисходительной улыбкой. Чета Бейнов была бедна, а миссис Уиттэйкер, выражаясь общепринятым языком, сделала хорошую партию, и никто из них троих никогда не упускал из виду этого обстоятельства.

Доброта и терпимость миссис Уиттэйкер изливались не только на ее менее удачливых родственников. Они распространялись и на друзей ее юности, рабочий класс, политику, все Соединенные Штаты в целом и на самого господа бога, который, кстати сказать, всегда был достаточно расторопен и готов к ее услугам, так что миссис Уиттэйкер могла бы в любую минуту выдать ему наилучшую рекомендацию.

Трое людей, собравшиеся в гостиной, намеревались спокойно скоротать вечерок в домашнем кругу. В комнате царила атмосфера ожидания, несколько напряженного, но отнюдь не мучительного, — вроде того, какое бывает перед поднятием занавеса. Миссис Бейн подала сидр в самых лучших своих бокалах, а ореховое печенье — на блюде, расписанном от руки пучками вишен. На этом блюде она подавала сэндвичи лет пять назад, когда члены карточного клуба еще собирались в ее доме.

Сегодня она призадумалась было на минутку, когда доставала этот предмет из шкафа, но тут же отбросила сомненья и решительно высыпала печенье на блюдо. В конце концов, случай был торжественный. Правда, они собирались в самом тесном семейном кругу, но случай все же был торжественный. Изумительный Старик умирал наверху у себя в комнате. В пять часов вечера доктор сказал, что он будет очень удивлен, если Изумительный Старик протянет до полночи. Чрезвычайно будет удивлен, подчеркнул доктор.

Им не было никакой нужды собираться у постели Изумительного Старика. Все равно он бы их не узнал. По правде говоря, скоро уже год как он никого не узнавал, и путал все имена и все родственные связи, когда учтиво осведомлялся о здоровье мужей, жен или детей. А теперь он и вовсе был без сознания.

Мисс Честер, которая неотлучно находилась при больном, «с того последнего удара», как многозначительно именовалось это на языке миссис Бейн, была опытной, квалифицированной сиделкой, и на нее вполне можно было положиться. Мисс Честер пригласит их наверх, если — как она тактично выразилась — появятся какие-либо признаки.

И вот теперь дочери Изумительного Старика и его зять сидели в ожидании в гостиной, потягивали сидр и вели учтивую беседу чуть-чуть приглушенными голосами.

Миссис Бейн два-три раза тихонько всплакнула, воспользовавшись паузами в разговоре. Миссис Бейн вообще плакала часто и обильно, но, несмотря на такой основательный опыт, делала это как-то неумело. Глаза у нее мгновенно краснели, ресницы слипались, а нос требовал почти беспрестанного сморканья, доставляя ей этим уйму хлопот. Миссис Бейн сморкалась громко, добросовестно и то и дело снимала с носа пенсне, чтобы утереть глаза скомканным носовым платком, мокрым и неопрятным с виду.

Миссис Уиттэйкер тоже держала в руке платочек. Но она держала его, так сказать, наготове. Одета миссис Уиттэйкер была прилично случаю — в черное крепдешиновое платье. Булавку из ляпис-лазури, хризолитовый браслет и два кольца — одно с аметистом, другое с топазом — она оставила дома в ящике шифоньерки, а с собой прихватила только лорнет на золотой цепочке на случай, если возникнет необходимость что-либо прочесть.

Костюмы миссис Уиттэйкер всегда были тщательно обдуманы и полностью отвечали требованиям момента, и миссис Уиттэйкер держала себя с тем спокойным достоинством, которое является приятной привилегией тех, кто умеет во всех случаях жизни одеться прилично обстоятельствам. Миссис Уиттэйкер была признанным знатоком в различных вопросах: где именно нужно класть монограммы на белье, какому способу дрессировки легче поддается прислуга и в каких выражениях следует составлять письма, выражающие соболезнование. Слово «приличие» присутствовало почти в каждой произносимой ею фразе. И еще миссис Уиттэйкер любила предрекать, что происхождение рано или поздно скажется.

Миссис Бейн была одета в помятую белую блузку и старую голубую юбку, которые были оставлены «для кухни». Она бы еще успела переодеться, после того как сообщила сестре по телефону приговор доктора, но не знала, следует ли это делать. Ей казалось, что миссис Уиттэйкер в такую минуту скорее одобрит некоторую неопрятность, — как свидетельство известной душевной растерянности. Быть может, даже сама слегка проявит ее в своем туалете.

Теперь миссис Бейн поглядывала на тщательно причесанную голову своей сестры, на мелкие аккуратно уложенные каштановые локоны, и нервным жестом приглаживала свои растрепанные волосы, совершенно седые на висках, с прядями почти лимонно-желтого цвета на затылке, где она закручивала их в маленький узелок. Ее ресницы снова намокли и слиплись, и, уравновесив пенсне на указательном пальце левой руки, правой рукой она поднесла к глазам мокрый носовой платок. В конце концов, напомнила она себе и остальным, их бедный папочка умирает.

— О, но ведь это же самый лучший исход теперь, — мягко и терпеливо постаралась разъяснить ей миссис Уиттэйкер. — Ведь ты бы не хотела, чтобы твой отец продолжал влачить такое существование, — заметила она.