Дороти Паркер - Новеллы

— А, здравствуй, — сказал мистер Мардек. Он снова уставился в газету и уже не отрывал от нее глаз. — Что ты делала? «Заскочила» к Хэнк Нойс?

Маленькая миссис Мардек остановилась как вкопанная.

— Ты прекрасно знаешь, Джим, что Хэлли Нойс зовут Хэлли.

— А для меня она Хэнк, — сказал он. — Хэнк или Билл. А эта, как ее там, явилась? То есть, извини, «заскочила»?

— Кого ты имеешь в виду? — с изумительным самообладанием спросила миссис Мардек.

— Ну эту, как ее там… — сказал мистер Мардек, — эту кинозвезду?

— Если ты имеешь в виду Лили Уинтон, — сказала миссис Мардек, — то она не кинозвезда Она актриса. Она знаменитая актриса.

— Ну ладно. Так она «заскочила»? — спросил он.

Плечи миссис Мардек поникли.

— Да, — сказала она, — да, Джим, она была там.

— Я полагаю, ты теперь тоже поступишь на сцену? — спросил он.

— О Джим, — сказала миссис Мардек. — О, перестань, Джим. Я совсем не жалею о том, что побывала сегодня у Хэлли Нойс. Это было… это было действительно большое событие познакомиться с Лили Уинтон. Я запомню это на всю жизнь.

— Что же такое она вытворяла? — спросил мистер Мардек. — Ходила на руках?

— Ничего подобного! — возмутилась миссис Мардек. — Если хочешь знать, она декламировала Шекспира.

— О господи, — сказал мистер Мардек, — это, наверное, было грандиозно.

— Ладно, Джим, — сказала миссис Мардек. — Хочешь издеваться — издевайся.

Усталой походкой она вышла из комнаты в холл. Приоткрыв дверь кладовой, она сказала маленькой хорошенькой служанке:

— Сигне! Добрый вечер, Сигне. Положите все эти продукты куда-нибудь. Я купила их по дороге домой. Может, они когда-нибудь пригодятся.

И маленькая миссис Мардек устало побрела к себе в спальню.

Ни одно живое существо — будь то человек, или дикий зверь в клетке, или какое-нибудь избалованное домашнее животное — ни одно живое существо не видело миссис Лэнье иначе как в состоянии меланхолической задумчивости. Миссис Лэнье посвятила себя меланхолической задумчивости подобно тому, как другие, менее великие мастера посвящают себя краскам, мрамору или звукам. Миссис Лэнье не была творцом средней руки, — нет, это был подлинный талант. Что ни говорите, а неувядающий пример истинного жреца искусства дает нам Диккенс в образе того актера, который, чтобы сыграть Отелло, вымазался черной краской с головы до пят. Что касается миссис Лэнье, то мы можем с уверенностью предположить, что меланхолическая задумчивость не покидала ее даже тогда, когда она погружалась в ванну. Больше того: смежив веки под таинственным покровом ночи и погрузившись в легкую дремоту, миссис Лэнье и тут продолжала пребывать в меланхолической задумчивости.

Если с портретом миссис Лэнье кисти сэра Джеймса Уэйра ничего непредвиденного не произойдет, эта дама еще столетиями будет в меланхолической задумчивости глядеть с полотна.

Художник изобразил ее на портрете во весь рост и в желтом с головы до пят: изящное нагромождение локонов, элегантно-желтые, как два банана, стройные ножки с высоким подъемом, вечерний туалет, ослепительным каскадом ниспадающий с плеч… Вечерние туалеты миссис Лэнье, как правило, всегда были белого цвета, но изображать белую ткань красками на полотне, — дьявольски трудная задача, и нельзя в самом деле требовать от человека, чтобы он убил на это все полтора месяца, проведенные в Штатах. Меланхолическая задумчивость увековечена в темных глазах, которые глядят на вас с печальной мольбой, в трогательно зовущем рте, в наклоне маленькой головки на длинной нежной шее, отягощенной тремя нитками знаменитых лэньевских жемчугов. Когда портрет появился на выставке, некий критик, как известно, выразил в печати свое недоумение по поводу того, что женщина, обладающая такими жемчугами, может почему-либо пребывать в меланхолической задумчивости. Но, конечно, высказывания такого сорта объясняются только тем, что этот желтый писака продал свою бессмертную душу за несколько жалких грошей владельцу другой выставки — сиречь конкуренту. Конечно, пусть кто-нибудь попробует так изобразить жемчуг, как сделал это сэр Джеймс! Каждая его жемчужина единственная в своем роде, и все они неповторимы, подобно солдатам Мейсонье на его батальных полотнах.

После того как портрет был закончен, миссис Лэнье в течение некоторого времени носила вечерние туалеты только желтого цвета — ведь натура должна быть верна своему изображению. То были бархатные платья, напоминающие цветом густые деревенские сливки, и шелковые платья, блестящие, как лакированные лепестки лютика, и шифоновые платья, которые окутывали ее золотистой дымкой. Миссис Лэнье одевала эти платья и в смущенном изумлении выслушивала, как ее сравнивали с бледно-желтым нарциссом, или с бабочкой в солнечном луче, или еще с чем-то в том же роде. Но ее нельзя было сбить с толку.

— Это не мой цвет, — сказала она, наконец, со вздохом и возвратилась к своим белоснежным, как лепестки лилии, нарядам. У Пикассо был голубой период, а у миссис Лэнье — желтый. Однако и он и она сумели вовремя остановиться.

Днем миссис Лэнье обычно одевалась в черное. Черные прозрачные шелка благоухали, а огромные жемчужины покоились на груди, подобно каплям слез. Какому наряду отдавала предпочтение миссис Лэнье по утрам, о том знала только одна Гвени — горничная, подававшая миссис Лэнье завтрак на подносе. Но так или иначе, это, разумеется, было нечто в высшей степени изысканное. Мистер Лэнье — ведь должен был существовать и мистер Лэнье, и кому-то довелось даже его увидеть, — мистер Лэнье крадучись пробирался по утрам мимо двери миссис Лэнье, направляясь к себе в контору, и слуги ходили на цыпочках и говорили шепотом, дабы по мере сил отдалить для миссис Лэнье наступление дня с его беспощадным, резким светом. Лишь далеко за полдень, когда дневной свет смягчался и слабел, миссис Лэнье находила в себе силы подняться и встретить лицом к лицу извечные печали бытия.

Нужно было выполнять свой долг, и притом почти ежедневно, и миссис Лэнье героически заставляла себя не отступать. Нужно было садиться в машину и отправляться выбирать новые туалеты и примерять те, что были выбраны ранее. Такие туалеты, как у миссис Лэнье, не возникают сами собой — они, как всякая настоящая поэзия, требуют труда, но миссис Лэнье очень не любила покидать тихую пристань своего дома, ибо везде за его стенами было так много печального и безобразного, что это оскорбляло ее взор и терзало душу. Случалось, что она несколько минут простаивала у себя в холле перед высоким зеркалом в золоченой раме, не решаясь ступить дальше ни шагу, и лишь огромным усилием воли заставляла себя, наконец, набраться мужества и перешагнуть порог.