Александр Аннин - Бабушка [журнальный вариант]

Мыши были неотвязчивыми, надоедливыми спутниками моего детства.

Бабушка спала на старинной чугунной кровати — с завитушками, со стальными шарами, которые я безбожно отвинчивал и терял где ни попадя, а повзрослев чуток, стал носить во двор к братьям Князевым, и Пашка хвалил меня, ведь лучших хлопушек, чем из этих чугунных шаров, придумать было невозможно, эти шары просто были созданы для хлопушек. В снабженное резьбой отверстие шара наталкивалась сера от спичек, потом плотно накручивался подходящий болт. Швырок о кирпичную стену — и шар с оглушительным хлопком разбрызгивал чугунные осколки…

Как никого из нас ни разу не покалечило — ума не приложу. Видать, бабушкиными молитвами цел я остался, а заодно и братья Князевы. Но пацанов, изуродованных самопалами, самодельными фейерверками с магниевой начинкой, было в Егорьевске пруд пруди. За кусками магния специально ходили на «самолетную свалку» возле аэродрома — да-да, в Егорьевске был свой аэродром, где садились даже Ил-18! Ну, не так уж часто садились… Может, раз в полгода. Или даже раз в год. Время тогда текло по-другому, зима казалась эпохой, а лето — столетием…

Да, так вот о мышах-то. Стало быть, спала бабушка на своей чугунной дореволюционной кровати, и в мои добровольные обязанности входило каждое утро взбивать ей перину и застилать покрывалом. Мой ветхий диванчик с непременными для таких диванов валиками по бокам притулился к бабушкиной кровати «голова к голове», а в образовавшемся углу стояла печка — царица жизни нашей.

И вот я, дошколенок, приколол кнопками в изголовье своего диванчика тетрадный листок, на котором цветными карандашами старательно вывел перечень своих повседневных дел, где, помимо заправки бабушкиной кровати, чтения книжек и подметания пола, значилось на полном серьезе: «Ловить мышей». Ибо кошки у нас после исчезновения Лиски больше не было и в дальнейшем не предвиделось по причине стойкой бабушкиной нелюбви к этим «стервам».

Бабушка с гордостью показывала этот перечень моих обязанностей своим знакомым и соседям, время от времени наведывавшимся к ней в гости. Гордилась бабушка конечно же тем, что ее Санька в шесть лет уже умеет читать и писать, а вовсе не тем, что у него есть свои, пусть и маленькие, но все же обязанности по хозяйству. Это ведь нормальным считалось тогда для всех детей.

Бабушкины гости смеялись, увидев графу: «Ловить мышей». Меня это почему-то радовало и вдохновляло. Смеются — значит, не обидят. Смеялись и соседские мальчишки — Пашка и Ленька. Дружить с ними было трудно, их одобрения надо было заслужить — особенно Пашкиного. И Пашка, добрый, великодушный, спортивный парень, отсмеявшись, похвалил меня за то, что я ловлю мышей… Ах, как же я был ему за это благодарен! Я готов был отдать ему свою копилку с мелочью, свой пластмассовый автомат с надписью «Струме»!

Как ловля мышей выглядела на деле? Мышеловки стояли в темном чулане и промозглой кухне с керогазом и неприкосновенной — лишь по особым случаям — газовой баллонной плиткой. Там, где-то в стене под столом, жили мыши. Но в мышеловку они попадались очень редко, чаще — безнаказанно съедали кусочек черного хлеба. Если все-таки попадались, им обычно прихлопывало хвост или лапку, и бабушка, обнаружив такую мышь, отчаянно пищавшую и бившуюся в смертном предчувствии, долго добивала ее веником, прежде чем выбросить во двор.

На мою долю оставались мышата. Какими потайными ходами проникали они в горницу и спаленку-столовую — непонятно. Только, встав поутру и шлепая босыми ногами по холодным домотканым половикам, я вдруг видел катившиеся по полу серые и черные шарики… Это были мышата. Затаив дыхание, боясь опоздать, я хватал веник и что есть мочи бил, бил. Потом брезгливо брал мертвого мышонка кусочком газеты, чувствуя пальцами его ребра, бросал в таз на кухне. И всякий раз почему-то приговаривал при этом: «Чем в таз, лучше — в нас!» — Эту поговорку бабушка повторяла, когда подъедала какие-нибудь остатки, и мыши тут были совсем ни при чем.

Значит, скоро я увижу в нашем доме крыс — я верил в это, я уповал, что приключение состоится, что бабушка не обманывает меня.

Я выходил на улицу, озирался. Солнышко слепило сквозь листву плакучей березы, впереди, там, где проходила центральная улица Советская с большим движением, маячил белый фанерный «Серп и молот», огромный и нелепый. Возле бывшего дома стариков Мазиных, что справа от бабушкиного, сидел на дверном приступке пьяненький дядя Сережа с сереньким котенком на коленях, чесал ему животик и улыбался.

— Как его зовут, дядя Сережа? — спрашивал я соседа.

— Дымоок, — протяжно, любовно говорил дядя Сережа. — Особый он, Саня. Особый этот котик. Ни за пол-литру, ни за какие деньги его не отдам.

У дяди Сережи, если верить ему, все было особое. Например, мотоцикл «Восход», который дядя Сережа взял совершенно разбитым в хлам у друзей из милиции, а потом денно и нощно перебирал «от и до», сваривал что-то своим сварочным агрегатом, утащенным со стройки, а мы вместе с Ленькой и Пашкой смотрели на снопы искр, мечтая стать такими же «рукастыми мужиками», как дядя Сережа… «Особый будет мотоцикл, вот увидите!» — подмигивал нам дядя Сережа.

Делал-делал — и вот пожалте, ездит теперь на мотоцикле, да с коляской, все ему завидуют. Положит, бывало, два огромных мешка пустых бутылок в коляску и едет себе в пункт приема стеклопосуды, что неподалеку, в соседнем квартале. А мы — я и кто-то еще из малышни — бежим вослед, визжим от радости за дядю Сережу. Он подъедет, газанет с треском на пугливых бабок, стоящих в многочасовой очереди с двумя-тремя бутылками, взвалит мешки себе на плечи — на каждом по мешку… Естественно, идет без очереди, говорит на ходу: «Я по гривеннику сдаю», — его и ведет через дворик обрадованная приемщица. так-то, по расценкам, бутылка стоит двенадцать копеек.

А потом выходит из дощатого ларька и вертит у всех перед носом красной десяткой с Лениным.

— Ух ты, сколько сразу денег получил! — аж темнеют лицом от зависти бабульки.

— Вина надо больше пить! — кричит назидательно дядя Сережа.

На радостях сажает в опустевшую люльку нас, прибежавших за ним мальчишек, довозит вокруг квартала до дому, а уж потом едет за вином (это себе) и мороженым для Пашки и Леньки, а тете Свете покупает квадратный тортик с большими кремовыми цветами. Правда, один раз тетя Света врезала этим тортом по красному от вина лицу дяди Сережи, мы с бабушкой слышали его укоризненноистошные крики: «Ты что, совсем сдурела? Он рупь сорок четыре стоит, лучше бы я еще бутылку взял!»

И вот теперь — особенный котенок у дяди Сережи.

— Почему он особенный, а, дядь Сереж? — спросил я безо всякого интереса.