Такэси Кайко - Гиганты и игрушки

Выход один. Вот только хватит ли умения? Завтра на заседании взвалить всю ответственность на шефа. Для этого есть два пути. Во-первых, шеф возглавляет комиссию по борьбе с крысами. Подчеркнуть это — значит лишь соблюсти обычную субординацию. Во-вторых, за последнее время он, Сюнскэ, стал в руках оппозиции главным орудием для борьбы с префектурой. Так что если теперь огласить «манифест об окончании войны» будет поручено ему, а потом это грязное дело раскроется, у членов оппозиции кровь закипит в жилах. И тогда префектуре ничем уж не оправдаться. Нужно будет им намекнуть на это. Но говорить придется обиняком. Да, вот еще что — надо сделать так, чтобы зав снова не напортил ему чем-нибудь. Значит, надо срочно его умаслить. А для этого, в первую очередь, забыть про его незаконную сделку с торговцем ласками. Против него все улики — накладные, клейменые ласки, да и сам он признался, что Нода его угощал в ресторане. Словом, было бы только желание, а притянуть его к суду можно в любой момент. Вот так. В крайнем случае, пойдем и на это. Но только в самом крайнем случае — ход не из лучших. Что ж тут поделать, положение жуткое, того и гляди, начальство навалится всей своей тяжестью и раздавит тебя.

Быстро все взвесив, Сюнскэ взял себя в руки. Шефа он встретил улыбкой. Все равно его можно будет скрутить: гарантия так процентов на восемьдесят. Ну, а что останется после победы? Полчища крыс и одиночество. И снова скука затянет свою зеленую песнь. Как ни верти, от тоски не избавиться.

— Ну, молодец! Ловко орудуешь! — бросил шеф, войдя в кабинет. Он хлопнул Сюнскэ по плечу и уселся рядом. Должно быть, горячее сакэ усиливало гниение его плоти. Теперь от всего его тела шла теплая, приторная вонь.

Сюнскэ удивленно поднял брови.

— Да, да, это сам губернатор сказал.

И шеф стал со смаком уплетать соленого трепанга. В его хитрых глазках сквозила насмешка:

— Говорит, тебя переводят в Токио. С повышением. Да еще внеочередной отпуск дают на неделю.; Какую карьеру сделал, а?! Придется тебе, пожалуй, отслужить благодарственный молебен по крысам.

«Ага, теперь, значит, решили сбагрить меня», — пронеслось у Сюнскэ в голове.

Весь этот фарс был настолько гнусен, что на сей раз он даже не стал подсчитывать свои баллы. Что-то сломалось внутри. Превозмогая острый приступ тоски, он поклонился гниющей плоти:

— Сдаюсь, шеф. Вы мастерски забили гол в мои ворота…

Домой Сюнскэ вернулся вдрызг пьяный. У дверей его поджидал заведующий научно-исследовательским отделом. Ученый был полон неукротимой энергии. Он занял позицию у дома Сюнскэ, предварительно взяв старое такси и договорившись с водителем, чтобы тот ждал, не выключая мотора. Едва Сюнскэ появился, ученый, ни слова не говоря, втолкнул его в машину и велел гнать вовсю. Водитель дал газ, и машина с бешеной скоростью ринулась в ночь. На торговых улицах, на перекрестках, перед трамвайными остановками приходилось резко тормозить, и когда передние колеса с противным визгом замирали у бампера идущей впереди машины, ученый возил ногами от нетерпения.

— Да что случилось? — спросил наконец Сюнскэ, пораженный странным поведением этого обычно сдержанного человека, который теперь ерзал на сидении и не переставая бранился. Тот оглянулся — Сюнскэ, совершенно раскисший, бессильно лежал на заднем сидении — и презрительно бросил, точно выплюнул:

— Миграция! Началась миграция крыс. Надо спешить, а то не успеем. Такого за всю жизнь не увидишь!

Сакэ имеет коварное свойство — оно парализует человека. Но слова ученого подействовали на Сюнскэ, как удар тока. С неимоверным трудом он выпрямился.

…Должно быть, все началось с того, что какую-то крысу, неизвестно где и почему, с неудержимой силой вдруг охватило желание бежать, и она побежала. Так или иначе, факт остается фактом: в ту ночь крупные соединения крысиной армии выступили в поход. Это заметил один лесоруб. Выпив в деревне картофельной водки, он ехал на велосипеде домой и вдруг увидел: отовсюду — из рощ, из кустов, из высокой травы лавиной катятся крысы, пересекая дорогу. Лесоруб развернулся и помчал обратно в деревню, в полицейский участок. Молоденький полицейский не очень-то разбирался в повадках крыс, но тут же сообщил об этом непостижимом чуде в управление префектуры. Когда сногсшибательная новость, миновав множество инстанций, дошла до заведующего научным отделом, был уже одиннадцатый час вечера. Тем временем на дорогу высыпали все жители деревни. Засветились карманные фонарики и старинные фонари со свечой. Крыс били палками, давили ногами. В темноте невозможно было понять, что происходит. Лишь одно не вызывало сомнения: несметные полчища крыс все-таки перебрались через дорогу и бежали в сторону плоскогорья. На поле боя остались груды трупов, но это была лишь малая часть огромной крысиной армии.

Между тем зав научным отделом метался по городу, разыскивая Сюнскэ. Он обошел все кафе и дешевые кабаки — ведь Сюнскэ не успел сообщить ему о тайном совещании в ресторане «Цутая». Потом, поджидая его, ученый тщательно сопоставил события последних дней. А когда стал рассматривать карту района, то обнаружил, что на пути крыс лежит большое озеро. Находилось оно километрах в ста от города — здесь нередко устраивались пикники и гонки моторных лодок. Он еще раз все сопоставил. И тогда у него мелькнула одна догадка. Первым его побуждением было кинуться в ту деревню, откуда вечером начался великий исход, но потом он решил ехать прямо на озеро. Конечно, это была игра втемную.

Как только город остался позади, ученый снова велел водителю дать полный газ. Старую машину трясло, как в лихорадке. Казалось, еще мгновенье, и она развалится на части. Но она пронеслась по полям, вскарабкалась по крутой горной дороге, задевая за ветки деревьев, и вихрем помчалась по плоскогорью. Ученый знал — расспросы ничего не дадут. И все-таки каждый раз, завидев хижину лесника или углежога, просил затормозить и спрашивал, не прошли ли здесь крысы. Никто ничего толком не знал. Крысы вышли из ночи и ушли в ночь. У Сюнскэ голова раскалывалась от боли. Его одолевали сомнения. Он засыпал ученого градом вопросов — все пытался понять, верна ли его догадка. Ученый доказывал, объяснял, спорил. То сердито настаивал, чтобы Сюнскэ немедленно с ним согласился, то вдруг сам, потеряв уверенность, замолкал и сникал, как уставший ребенок. Потом встряхивался и опять говорил, говорил — горячо, убежденно. Так метался он, словно пойманный зверь, в клетке своей гипотезы.

— Если мы их упустим, виноват будешь ты. Пока ты накачивался водкой, враг бежал. Никогда тебя этого не прощу! Не откупишься никакими угощениями! И не вздумай ко мне подъезжать со своим проклятым винищем! Так и знай, господин Минимакс!