Валерий Алексеев - Улыбка навсегда: Повесть о Никосе Белояннисе

Мицос крепко стиснул в руках фуражку, медленно опустился на стул.

— Нет уж, я послушаю, — тяжело дыша, сказал он. — Выслушаю все до конца и пойду знаешь куда? На улицу Бубулинас.

— Правильно, — спокойно ответила Рула. — Я тебя продала, ты меня продашь. Думаю, что не останешься в убытке.

— Если меня не пришьют по дороге твои дружки!

— Нет у меня никаких дружков, — сказала Рула. — Ты, конечно, уверен, что я с тобой — по заданию. Но это не так. Ты неглупый парень, на досуге подумаешь — сам поймешь, почему это не так. Поймешь, если вспомнишь. Тебе есть что вспомнить, Мицос. Не говори, что нечего, не говори…

Мицос отшвырнул фуражку в сторону, опустил голову на руки.

— Белояннис спас моего отца, Мицос… Ты знаешь, что это такое. Ты был славным парнем десять лет назад. Я жалею, что опоздала родиться. Я бы не дала тебе опуститься так низко. Но сейчас не об этом. Это — потом. У нас еще будет время, если ты, конечно, не пойдешь на улицу Бубулинас. Я знаю, от тебя нельзя требовать слишком многого, тебя сломали.

— Чего ты от меня хочешь? — глухо спросил Мицос.

— Ты сказал «завтра». Во сколько? Каким маршрутом их повезут?

Мицос медленно поднял голову, посмотрел на Рулу, криво усмехнулся.

— У вас что, дивизия здесь, в Афинах? Не засаду ли устроить собираетесь?

Рула молча кивнула.

— Я же предупрежу, — сказал Мицос.

— Не предупредишь, — ответила Рула. — Я тоже пойду со всеми. Так по каким улицам их повезут?

— Маршрут обычный, — медленно проговорил Мицос. — Проспект Сингру, улица Стадиу, Регилис, потом по Кифисиа…

— В Гуди?

— Конечно. Куда же еще?

— В котором часу?

— Послушай, Рула, это глупости. Вся военная полиция будет поставлена на ноги. Вас переловят, как котят. И потом, в сопровождении будет не меньше полусотни солдат… чистейшая нелепость.

— Мицос, это не твое дело. В котором часу?

— Где же вы раньше были?

— Белояннис возражал против побега. Вот мы и решили сами… Так в котором часу?

— Завтра в двадцать три тридцать за ним приедут…

— Так поздно?

— С тем, чтобы расстрелять уже в понедельник. По воскресеньям казни запрещены.

— Подлецы… — тихо сказала Рула.

— Вы тоже хороши, — желчно сказал Мицос. — Сколько солдат перестрелять собираетесь?

— Мы постараемся обойтись без стрельбы. Задержим грузовик с конвоем и…

— И подмените фургон? — быстро спросил Мицос.

— Где ты находился в ночь с двадцатого на двадцать первое ноября тысяча девятьсот пятидесятого года?

Молчание.

— Белояннис, где ты находился в ночь с двадцатого на двадцать первое ноября тысяча девятьсот пятидесятого года?

Молчание.

— Ты отказываешься отвечать на этот вопрос?

— Я отказываюсь отвечать на какие бы то ни было вопросы до тех пор, пока вы не дадите мне удовлетворительное объяснение, на каком основании…

— Все объяснения будут даны тебе адвокатом после предъявления обвинения.

— Значит, до предъявления обвинения вы не услышите от меня ни слова.

— Белояннис, ты вынуждаешь нас применить к тебе более жесткие меры.

— В таком случае можете меня больше ни о чем не спрашивать.

— Хорошо. Какие объяснения ты хочешь получить?

— Я требую объяснить, на каком основании я переведен с места отбытия заключения.

— Ты переведен на доследование.

— Я требую встречи с моим адвокатом.

— До обвинительного заключения это невозможно. Послушай, Белояннис, давай лучше перестанем ходить по кругу. Тебе, естественно, хочется узнать, в чем состоит предъявляемое тебе обвинение. Но до вынесения обвинительного заключения ты ни о чем не узнаешь. А для обвинительного заключения нам нужны твои показания. Поэтому чем скорее ты заговоришь, тем скорее тебе официально будет предъявлено обвинение. И тогда ты получишь возможность встретиться со своим адвокатом. Если хочешь, мы даже выпишем тебе адвоката из Праги.

— Любой допрос осужденного противозаконен.

— Не тебе говорить о законах. Ты не осужденный, Белояннис. Ты подследственный. Да, это некоторое отклонение от юридических норм, но в высших интересах нации это допустимо. Взгляни на эту бумагу, здесь подпись министра юстиции господина Папаспиру. Можешь не сомневаться, она подлинная.

— В этом я как раз не сомневаюсь.

— А теперь приступим к нашей общей работе. Поверь, что особой надобности в твоих показаниях у нас нет, в нашем распоряжении достаточно данных для нового обвинения, так что наш разговор будет носить отчасти формальный характер. Не будем же оттягивать момент предъявления обвинения, к которому и ты, и мы одинаково стремимся. Итак, что ты делал в ночь с двадцатого на двадцать первое ноября тысяча девятьсот пятидесятого года? Где находился, с кем встречался? В твоих интересах все это припомнить.

— Потрудитесь перелистать протоколы допросов по предыдущему процессу. Там все подробно расписано, день за днем. Стоит ли повторяться?

— Ты хочешь сказать, что не помнишь, как отвечал на этот вопрос перед прошлым процессом?

— У меня хорошая память, комиссар. Я помню свои показания лучше, чем вы.

— Ну, хорошо. Знакомо ли тебе имя Вавудис?

— Первый раз слышу.

— Допустим. А имя Аргириадис тоже ничего тебе не говорит?

— Нет, это имя мне знакомо.

— Отлично. Когда ты в последний раз встречался с Илиасом Аргириадисом и где проходила ваша встреча?

— В тюрьме Акронавплии, комиссар. Последняя наша встреча состоялась весной тысяча девятьсот сорок первого года. Точнее, это была не встреча, а прощание, так как до этого мы много месяцев сидели с ним в одной камере.

— И больше вы не встречались?

— Не приходилось.

— А в тысяча девятьсот пятидесятом году?

— Еще раз повторяю: с весны тысяча девятьсот сорок первого года я этого человека больше не видел.

— Ну, мы еще вернемся к этой теме. Вавудис — это настоящее имя? Я имею в виду: этот человек по национальности грек?

— Я слышу это имя впервые.

— А что ты можешь сказать о Костасе Гаврилидисе?

— Я попросил бы сформулировать вопрос по-другому.

— Ну хорошо. Знаком ли тебе этот человек?

— Да, знаком.

— Как часто вы с ним встречались?

— В интересующий вас период мы не встречались.

— Откуда ты знаешь, какой период нас интересует?

— Во всяком случае, годы Сопротивления, насколько я понял, вас не интересуют совсем.

— Допустим. Как часто вы с Гаврилидисом встречались в тысяча девятьсот пятидесятом году, после твоего возвращения в Грецию?

— Я уже ответил на этот вопрос.

— Вы состояли в переписке?

— Нет.

— Поддерживали какую-либо связь через третье лицо?

— Нет.

— Каким же образом у тебя на квартире оказались черновики, писанные рукой Гаврилидиса? Залетели в распахнутое окно?