Валерий Алексеев - Улыбка навсегда: Повесть о Никосе Белояннисе

И вот он сидит во втором ряду тесного зала, битком набитого жандармами, военными, корреспондентами и переодетыми сыщиками. Корреспондентов намного больше, чем в прошлый раз, особенно иностранных: «глобальный замах». Одни американцы заняли почти целый ряд. Машинально прислушиваясь к репликам, Никос уловил, что они ждут появления какого-то очень интересующего их лица.

— Последняя новость, ребята! — громко сказал один из иностранных репортеров. — Явился в гриме и сидит в углу.

— Где?! — фоторепортеры повскакали с мест, держа камеры наготове.

— Да вот он! — И, показав на хмурого пожилого господина в полковничьей форме, репортер засмеялся.

— О чем они говорят? — спросила Элли.

— Похоже, что ждут самого Пластираса, — ответил Никос.

— Я ненавижу даже их язык, — тихо сказала Элли.

— Ну почему же? — возразил Никос. — Язык отличный, он словно создан для экспорта. Правда, этих ребят я понимаю с трудом. Похоже, что Байрона они сроду не читали.

— Кричат, как переростки на вечернем сеансе. У нас в Пирее вечером хоть в кино не ходи. Половины не расслышишь.

— На этот раз все будет слышно, — засмеялся Никос. — Смотри, сколько микрофонов, весь председательский стол утыкан. Пошла им на пользу моя критика.

— Никос, а мы ведь с тобой так ни разу в кино и не были, — шепотом сказала Элли.

Улыбка сбежала с лица Никоса.

— Да, черт возьми, — сказал он задумчиво, — да.

— Не надо, не смотри на меня так пристально, — попросила она. — Я постарела, знаешь.

— Били, мерзавцы?

— И били, и… Посмотри на Уранию.

Никос повернул голову. Слева от них сидела молодая женщина с остановившимся взглядом, в лице ее не было ни кровинки. Сидевший рядом Калуменос, обняв ее за плечи, пытался привести ее в чувство. Никос перехватил взгляд стражника, с видимым состраданием наблюдавшего за этой сценой, и коротко сказал ему:

— Воды, быстро.

Жандарм заколебался. Он вопросительно взглянул на своего офицера, тот сделал вид, что ничего не замечает.

— Кому я сказал, воды! — повысив голос, повторил Никос. — Ты думаешь, тебе орден повесят, если она умрет?

Жандарм поспешно удалился. Через минуту к губам Урании поднесли стакан с водой, она судорожно глотнула и открыла глаза.

— У нее все тело в ожогах… — сказала Элли. — Следователь оказался садистом.

Никос встал.

— Господа журналисты! — сказал он по-гречески и тут же повторил по-английски: — Одна из подсудимых, молодая женщина, находится в полубессознательном состоянии. Это следствие пыток в асфалии. Я требую…

— Молчать, Белояннис! — закричал начальник охраны. — В отсутствие суда вы не имеете права делать какие-либо заявления.

И в это время у входа началась суета. Корреспонденты, сорвавшись с мест, бросились к дверям.

— Господа, господа! — офицер побежал по проходу, не видя еще, в чем дело. — Попрошу занять свои места!

В дверях, окруженный со всех сторон фоторепортерами, стоял корреспондент ТАСС Николай Гусев. Никос знал его со времени «процесса 93-х». Тогда они несколько раз беседовали во время перерывов, однако особого внимания прессы это не привлекло.

— Мне не совсем понятно, господа, — перепадав шум, сказал Гусев, — чем объясняется такое внимание к моей особе. Я не кинозвезда…

Его не слушали. Толпясь в проходе, репортеры спешили сделать как можно больше снимков. Вот Гусев пожимает плечами, вот предъявляет офицеру свой корреспондентский пропуск, идет по залу, остановился в поисках места, вот встретил взгляд Белоянниса, улыбнулся ему, сел, достал свой блокнот. Тогда его оставили в покое.

— Суд идет! — крикнул жандармский офицер, публика встала, и репортеры вернулись на свои места.

— Ну, чем тебе не вечерний сеанс? — сказал Никос Элли, вставая.

Наутро все правые газеты под общей шапкой «Процесс над коммунистическими шпионами» рядом с фотографией стоящего Белоянниса поместили фотографию Гусева с корреспондентским пропуском в руках. По замыслу, это должно было отбить у корреспондента ТАСС охоту посещать судебные заседания. Но в первый же перерыв Николай Гусев подошел к Белояннису, крепко пожал ему руку, заговорил. На этот раз блицев было значительно меньше: должно быть, репортеры экономили пленку для более острых минут.

— Ну, как там, в городе? — спросил, улыбаясь, Никос. — Памятник Байрону еще на месте?

— Пока стоит. Поклон вам от него.

Два-три газетчика, подобравшись поближе, с напряженным вниманием прислушивались к этому «чисто шпионскому» разговору. Им было невдомек, что о Байроне Гусев и Белояннис говорили еще на прошлом процессе. Никос сказал тогда, что, проезжая или проходя по Афинам, всегда останавливался у памятника Байрону — человеку, в котором он видел свой идеал. На это Гусев ответил, что в чем-то Никос и Байрон похожи, и удивился, увидев, что Белояннис сконфузился, как мальчишка. Тогда он обещал при первой же возможности передать Байрону поклон от Никоса и выразил надежду, что рано или поздно Никос придет на это место сам.

— Боюсь, что к этому времени памятник снесут, — шутя ответил Никос.

Сегодня даже в шутку Гусев не смог бы повторить свою фразу об этой надежде: намерения военного трибунала были слишком серьезны.

— Однако вы отчаянный храбрец, — заметил Никос. — Появиться в этом логове, да еще с демонстративной задержкой…

— У входа меня долго держали, — пояснил Гусев. — Боялись, что я пронесу с собой бомбу. А если серьезно — им очень не хочется, чтобы я здесь был. Поэтому я и пришел.

— Они вас постараются выкурить отсюда.

— Не выйдет.

— А как к вам отнеслась толпа у входа?

— Здесь, в Греции, я избалован вниманием. Привык… — с улыбкой сказал Гусев.

«Процесс 29-ти» стал для печати темой № 1, не уступавшей ни «событию века» — похоронам английского короля Георга VI, ни предполагаемому вступлению Греции в НАТО. Тема НАТО уже давно не сходила с первых полос правых газет. На все лады превозносились несметные богатства стран — членов Атлантического пакта, объединенная огневая мощь армий НАТО и прочие «мужские добродетели» этой организации, мурлыкались сладкие песни о духовной общности «атлантизма» и «эллинизма», а за всем этим мерцали надежды на то, что страны НАТО осыплют Грецию, как Данаю, золотым дождем капиталовложений, а там (кто знает?), быть может, возьмут на себя часть расходов по обороне. В конце концов, они ведь так богаты! Закидывались длинные удочки предположений, сколько, к примеру, может стоить выгодное географическое положение Греции, близость к Черному морю, а оттуда — к самому сердцу Советского Союза, расписывались прелести бухт и гаваней на бесчисленных островах, где могут найти убежище флоты чуть ли не всех стран мира. Проскальзывали и нотки ревности по отношению к Турции, которая обладала теми же стратегическими красотами, но отличалась много большей, чем Греция, стабильностью. Как может доказать свою стабильность правительство страны, у которой еще кровоточат раны гражданской войны? Твердостью, одной лишь твердостью, даже жестокостью, других доказательств нет. А вот как раз жестокости генералу Пластирасу и недоставало. Человек, способный пообещать, пусть даже не осуществить — пообещать генеральную амнистию коммунистам, не может быть кормчим страны в этот исторический час. Кто может поручиться, что в решающий момент, будучи уже принятым в число «атлантов», он не дрогнет под нажимом левых, не начнет лепетать о своей миссии «миротворца»? Дело оборачивалось так, что Пластирас, хочет он того или нет, должен представить НАТО доказательства своей антикоммунистической решимости, иначе «страна навсегда упустит свой исторический шанс».