Валерий Алексеев - Улыбка навсегда: Повесть о Никосе Белояннисе

25 февраля Белояннису было предоставлено последнее слово. Собрав свои бумаги, он подошел к микрофону, выждал минуту, пока улеглась суета, поднятая перебегавшими с места на место фоторепортерами, и негромко произнес:

— Господа военные судьи…

Зал показался Никосу темным, душное пространство его загустело, лица растаяли. Никос представил себе, как там, в глубине темноты, вцепившись худыми пальцами в спинку стула, застыла Василики Белоянни, а где-то возле прохода, держа наготове карандаш над страничкой блокнота, сидит Николай Гусев, корреспондент ТАСС… но не для них он собирался сейчас говорить, и не для Элли, которая смотрела на него с первого ряда, и не для товарищей по скамье подсудимых: эти близкие ему люди и так все знали, все понимали, и каждый из них, встав здесь, у микрофона, мог бы повторить все то, что он собирался сказать.

Полковнику Симосу тоже было все ясно заранее, и если он сидел, выпрямив спину и положив руки со сплетенными пальцами перед собою на стол, окостеневший, с резко обозначившимися складками на шее и щеках, весь внимание, весь готовность вмешаться, то потому лишь, что «выполнял свой воинский долг». В такой же напряженной и отчужденной позе он будет сидеть на скамье подсудимых среди прочих военных преступников, если только доживет до своего судного дня.

Подполковник, сидевший по его правую руку, пожилой, равнодушный, с навеки застывшим в презрительной и горькой гримасе ртом, прикрыв глаза, настраивался на два часа неизбежной «коммунистической пропаганды»; он ничего не ждал от предстоящих часов и ждать не желал.

Майор, сидевший по левую руку от полковника Симоса, был много моложе. Он считал, вероятно, себя бравым и видным парнем и весь приосанивался, когда на него наводили фотоаппарат. Возможность попасть на страницы газет — единственное, что его занимало.

Нет, не для «господ военных судей» говорил свое последнее слово Никос: эти люди не ведали сомнений, для них исход процесса был уже предрешен независимо от того, что скажет «агент № 1».

И не для журналистов, толпившихся у дверей и вдоль стен, говорил сейчас Никос. Пусть только половина из них заранее мысленно подбирает стандартные обороты: «Не отвергая ни одного из обвинений…», «Не будучи в состоянии опровергнуть…» или «Голословно опровергая…» Найдутся такие, которые из партийных соображений либо в целях сенсации передадут его речь целиком… Но Никос говорил не для них.

— На мой взгляд, этот процесс действительно является показательным. Вывод, который можно сделать из этого процесса, таков. Подобными процессами нельзя нанести ущерб коммунистической партии. Как показывает история, Коммунистическая партия Греции имеет глубокие и нерушимые корни в народе, корни, которые обагрены кровью, пролитой партией в борьбе за Грецию и интересы греческого народа. Мы верим в наиболее справедливое учение, созданное самыми прогрессивными людьми человечества. Наши усилия и наша борьба направлены на то, чтобы сделать это учение реальностью как для Греции, так и для всего мира. Мы любим Грецию, ее народ больше, чем наши обвинители. Мы это доказали, когда свобода Греции, ее независимость и ее территориальная целостность находились в опасности. Мы боремся за то, чтобы увидеть взошедшую над Грецией зарю лучших дней без голода и без войны. Ради этих целей мы боремся и, если это понадобятся, пожертвуем своей жизнью.

Он говорил для тех, кто не был и не мог быть допущен на заседания чрезвычайного военного суда, — для тех, кому не то что этот душный зал, но площадь Омония была бы тесной. Для тех, кто завтра утром, раскрыв газету, станет с напряжением вглядываться в строчки, перескакивая глазами через пустопорожние абзацы официальных формулировок, доискиваясь правды. Для тех, кто, перевертывая и неумело складывая рыхлые страницы, найдет наконец коротенькую заметку под заголовком «Последнее слово Белоянниса».

«Сенсация! Потрясающая новость из зала суда! Белояннис признается в своих связях с Советами! Он рассказывает суду, что он вернулся, чтобы привести нацию под господство России.

В своем последнем слове Николаос Белояннис заявил суду, что он коммунист и гордится этим. Он сказал, что вернулся в Грецию, чтобы организовать подпольное движение, целью которого было привести страну под советское господство.

Белояннис, считающийся лидером подпольного движения, не отрицая ни одного из обвинений, воспользовался случаем критиковать способ, которым данный процесс проводился, — «в атмосфере террора и давления», сказал он, добавив, что судебный процесс был «поспешно организован в спекулятивных целях».

Белояннис утверждал, что, помогая Советскому Союзу, он не совершил измены по отношению к Греции. Он напомнил суду о заслугах Советской Армии во время войны, которая, отметил он, закончилась победой союзников».

Да, Никос знал, что в таком или примерно в таком виде представлено будет его последнее слово. Но пусть и тем, для кого он сейчас говорил, станет ясно, что в этой короткой заметке от правды осталась всего лишь одна фраза: «…он коммунист и гордится этим».

Пусть так, пусть только это — и говорил он уже не напрасно. Пирейский судоремонтник, салоникский табачник, эпирский скорняк, мукомол из Халкиды еще раз вернутся к началу статьи и, перечитав эту фразу (она не исчезла, о нет, горит даже ярче), задумаются. «Он коммунист и гордится этим…» Гордится в свой предсмертный час, когда лишь немногие сомневаются в исходе процесса. Гордится, зная, что жизнь его и даже эта гордость стали козырными картами в руках бесчестных людей, для которых самое главное в этом процессе — тихое уютное сознание, что они-то сами наверняка переживут и приговор, и смерть этого человека. Спустя десятилетия история каждому определит свое место, гордись тут или не гордись — все равно…

27 февраля прокурор департамента военной юстиции полковник Афанассулис потребовал смертной казни для двенадцати из двадцати девяти обвиняемых и пожизненного заключения — для одиннадцати. Это было неслыханно жестоко даже для военных судов. Признание принадлежности к компартии прокурор расценил как признание вины. В число двенадцати вошли Белояннис, Иоанниду, Бацис, Георгиаду, Лазаридис — все они категорически и с негодованием отвергали обвинение в шпионаже. Включен был в это число и Аргириадис — единственный из них, кто полностью признал себя виновным.

В четверг 28-го и в пятницу 29 февраля (год 1952-й был високосный) военный трибунал заслушивал речи защиты. Во время выступления Цукаласа произошел небольшой инцидент: расталкивая полицию, в тщательно охраняемый зал ворвался одетый в униформу унтер-офицер из «священного батальона». Демонстративно прихрамывая (камеры репортеров щелкали беспрерывно), фашист, названный позднее в газетах «ветераном Граммоса», добежал до середины зала и, размазывая по лицу слезы, закричал Цукаласу: «Позор! Кого защищаешь? Позор!» Он попытался плюнуть адвокату в лицо. Цукалас, побледнев, отстранился, но не прекратил речи. Тогда полковник Симос приказал ему замолчать и в трогательных выражениях попросил «ветерана» удалиться. Полковник заявил, что понимает и разделяет его чувства, но даже самый отъявленный негодяй, чье единственное достоинство состоит в том, что он родился греком, имеет право на защиту. В сопровождении жандармов «ветеран», упираясь, покинул зал, при этом он оборачивался и обещал Цукаласу, что «народ ему не простит» и «он свое получит» и т. д. Некоторое время Цукалас молчал, ожидая разрешения председателя продолжать речь, а полковник Симос, продлевая эффект, медлил, и в это время в тишине раздался голос Никоса: