Иван Беркутов - Собибор. Восстание в лагере смерти

– Так точно, господин офицер, – ответил Якуб.

– Слушай, ты, Якуб, – продолжал обершарфюрер. – Через пять дней я еду в Германию. К этому времени ты должен пошить для моей жены пару туфель. Но помни…

– Надеюсь, ваша жена останется довольна, – прерывая его болтовню, сказал Якуб и мигнул Тойви. А тот внезапно распрямился – и толкнул стул вместе с сидящим на нем эсэсовцем назад. Туда, где уже стоял Аркадий с занесенным топором. Вайспапир, так и не разобравшийся, какой стороной надо бить, ударил острым концом. Топор рассек немцу лоб и застрял в нем. И тут произошло невероятное, нечто такое, чего никто не мог заранее представить: Гринхаус взревел, встал и как был, с топором в голове, двинулся на своих врагов.

– Я сам вас убью! – сипло пообещал он. – Я смерть!

Аркадий на секунду растерялся. И немец схватил его за горло, сдавил, так что Вайспапир стал хрипеть, а потом, полузадушенного, отбросил его в сторону и двинулся дальше, на поиски Тойви.

Как видно, удар топором в лобную долю рассек у эсэсовца глазной нерв – он ничего не видел. Поэтому он расставил руки и искал Тойви на ощупь. Словно в прятки играл. Только проигравший в этой игре должен был заплатить за проигрыш жизнью.

– Мальчик, мальчик, где ты? – звал обершарфюрер. – Иди сюда, я тебя накажу…

Тут в дело вступил Якуб. Он схватил табуретку, которую так и не починил Аркадий, и с размаху ударил немца по голове. Гринхаус свалился на пол, захрипел. Тойви подошел, склонился над ним.

– Больше не накажешь, – сказал он, глядя в остановившиеся глаза эсэсовца.

И наступил ботинком на красивое лицо арийца. Раз, другой… Он топтал это красивое лицо, делая его безобразным.

– Вы правы, господин офицер, – сказал он. – Я ненавижу красоту!

Аркадий пришел в себя, поднялся с пола. Он и Якуб подошли к мертвому эсэсовцу. Якуб вытащил у него из головы топор, вытер тряпкой лезвие.

– Я же говорил – обухом надо было бить, – наставительно сказал он. – Но вы, молодежь, разве кого слушаете…

В начале пятого в столярную мастерскую к Печерскому пришел Цыбульский. Он был весел.

– Готовы, все четверо! – доложил он. – И телефонная связь уже перерезана там, где нужно. Из Второго лагеря Лео никого не выпускает. Он поддерживает там полный порядок, не хуже, чем немцы. Он просил вовремя сообщить ему, когда надо будет выпустить народ.

– А где пистолеты? – спросил Печерский.

– Один у меня, один у Лео, двое остались у ребят.

– Хорошо, – сказал Печерский. – Возвращайся к Лео. Когда придет срок, я пошлю к вам связного.

Цыбульский ушел. Спустя короткое время в мастерскую вошла Люка. Александр вызвал ее заранее – он решил, что пришло время рассказать девушке о том, что происходит в лагере.

К удивлению лейтенанта, Люка вошла, неся с собой какой-то сверток.

– Что это? – спросил Печерский.

– Это тебе, – сказала она. – На, возьми.

Печерский развернул пакет. Это была мужская рубашка, сделанная из хорошей ткани.

– Это рубашка моего отца, – сказала Люка. – Немцы его убили. Теперь я хочу, чтобы ты ее носил. Можно сказать, что это подарок. И она принесет тебе счастье.

– Эта рубашка – мне? – не мог поверить Печерский.

– Да, мой подарок, – кивнула Люка. – Самое дорогое, что у меня есть. Надень ее. Вдруг не подходит?

Печерский молча снял гимнастерку; показалось тело, покрытое шрамами от ранений. Надел рубашку – она пришлась ему впору. А сверху снова надел гимнастерку.

– А зачем гимнастерка? – спросила Люка. – Ходи пока так…

– Нет, нельзя так, – Печерский покачал головой. – Надо надеть все лучшее, чтобы идти в нем. Вот Якуб надел свой парадный костюм…

Люка не понимала, о чем он говорит.

– Идти? Куда идти?

– В лес. В город. К партизанам. Туда, где ты сможешь спастись.

– Ты… вы… Вы задумали побег?

– Не только задумали, а уже начали осуществлять свой план. Пока мы с тобой разговариваем, в лагере полным ходом уничтожают нацистов. Мои друзья уже убили семь человек. Нужно убить еще нескольких – и тогда гитлеровцы лишатся руководства, и мы можем идти на прорыв.

Люка глядела на него во все глаза. Покачала головой:

– И ты молчал! Вы давно все это готовили, и ты не сказал мне ни слова!

– Не обижайся! – он взял ее за руку. – Я не мог рисковать. Вдруг бы ты неосторожно проговорилась какой-нибудь подруге? Одно неосторожное слово могло нас погубить. Но теперь уже нечего скрывать. Иди в свой барак и оденься в мужскую одежду. В лесу в юбке тебе будет холодно и неудобно. Это надо сделать быстро – через полчаса будет общее построение, и мы пойдем на прорыв. Мы должны выжить, и то, что мы делаем, – это единственный путь к жизни. Мы должны жить, чтобы мстить.

Но девушка все еще не двигалась.

– Не могу поверить! – повторяла она. – Ты ничего мне не говорил! Ты мне не доверял…

– Люка, дорогая, не трать времени на пустые разговоры, – убеждал он ее. – Почти все офицеры уже перебиты. Никаких колебаний не должно быть!

Наконец она встряхнулась.

– Хорошо, я пойду, переоденусь. И знай: я не боюсь. Смерть так долго стояла перед моими глазами, что я перестала ее бояться. Есть вещи и похуже смерти. Но… что будет потом? Что ты будешь делать после того, как вырвешься из лагеря? Что мы будем делать?

На этот счет у него не было колебаний; этот вопрос он давно решил.

– Мы с моими друзьями пойдем на восток, навстречу фронту. Навстречу Красной армии. Постараемся перейти фронт и соединиться со своими.

– А я?

– Ты… ты тоже можешь идти с нами. Если захочешь… Но это будет трудный путь. Опасный путь!

– Я не боюсь! – заявила она. – Если и боюсь, то не за себя, а за тебя. Ты представляешь, что эти палачи сделают с тобой в случае провала?

– Не надо думать о будущих несчастьях, – сказал Печерский. – Надо надеяться на лучшее. Всегда надеяться! Пока что иди и переоденься.

Она пошла, но, сделав два шага, обернулась. Спросила с улыбкой:

– Скажи, а Тойви с вами? Малыш Тойви тоже участвует в подготовке побега?

– Да, участвует, и он уже убил двух немецких офицеров, – отвечал Печерский. – Видишь, мы стали с ними рассчитываться. И это только начало.

– Какой Тойви молодец! – сказала она. – И какие вы все молодцы!

И пошла, больше не оборачиваясь.

Он проводил ее взглядом, в котором грусть мешалась пополам с нежностью. Верил ли он сам в то, что сказал? Сможет ли она идти с ними? Как она, выросшая в Германии, будет чувствовать себя среди советских солдат? Вопросы, вопросы…

В половине пятого из северного лагеря вернулся Бжецкий со своей группой. В это время во дворе возле столярной мастерской показался унтершарфюрер Гаульштих. Лейтман побежал ему навстречу:

– Господин унтершарфюрер! Нам приказали закончить нары, но точных указаний не дали. Какой ширины, какое расстояние между нарами делать? Столяры стоят без дела. Может, вы на минутку зайдете?