Герберт Уэллс - Негасимый огонь: Роман о побежденном дьяволе

В коридоре послышалось звяканье тарелок. Пинком отворив дверь, миссис Крумм водрузила на стол стряпню, выражая всем своим видом нечто среднее между обороной и вызовом. «А чего еще, — казалось, намекала она, — вы ожидали за четыре с половиной гинеи в неделю в самый разгар сезона от Женщины, которая должна получать шесть!»

— Ваш обед здесь, — крикнула наверх миссис Крумм отточенно пренебрежительным тоном, приглашая миссис Хас, и затем удалилась по своим делам на кухню, хлопнув за собой дверью.

В комнате снова воцарилась тишина, и мистер Хас услышал шаги своей жены, проходящей через ванную и спускающейся по лестнице.

Миссис Хас была темноволоса, несколько несобранна, приятной наружности, сорока семи лет от роду, со сдержанными манерами женщины, привыкшей обороняться от скрытых обвинений. Она приподняла крышку над блюдом с овощами.

— Мне кажется, пахнет горелым, — сказала она. — Эта женщина просто невозможна.

Она остановилась рядом со своим креслом, молча глядя на мужа.

Он неохотно поднялся и переместился к своему месту за столом. Обычно мясо разрезала миссис Хас, и теперь она собралась положить ему кусок.

— Нет, — сказал он с отвращением, — я не могу есть. Я не могу.

Она положила столовую ложку и вилку, которые только что взяла, и посмотрела на него с мрачным неодобрением.

— Это все, что мы можем здесь иметь, — сказала она.

Он покачал головой:

— Не в этом дело.

— Я не знаю, чего ты еще ожидаешь, чтобы я достала здесь для тебя, — пожаловалась она, — торговцы не знают нас, и им все равно.

— Не в этом дело. Я болен.

— Это от жары. Мы все от нее больны. Каждый. В такую погоду, как эта. Но это не извиняет твое безделье в ситуации, подобной нашей.

— Я хочу сказать, что на самом деле болен. Я страдаю.

Она посмотрела на него, как смотрят на неразумного ребенка, и он вынужден был прибегнуть к более определенным выражениям:

— Я полагаю, что должен был рано или поздно сказать тебе. Я был у врача.

— Не посоветовавшись со мной?

— Я подумал, что если это окажется всего лишь фантазией, то не стоит тебя беспокоить.

— Ну и как ты нашел доктора?

— Здесь есть на углу такой парень… О! Нет смысла устраивать из всего этого длинную историю. У меня рак… И ничего нельзя сделать, кроме операции.

Жалость к себе скрутила его. Он сдержал отчаянное желание заплакать.

— Я слишком болен, чтобы есть. Мне надо бы лечь.

Она отодвинулась назад в кресле и уставилась на него, как на какое-то ужасное чудище.

— О, — сказала она, — заболеть раком сейчас! В этих комнатах!

— А что я мог сделать? — сказал он чуть не плача. — Я не выбирал время.

— Рак! — укоризненно запричитала она. — Что за ужас!

Он посмотрел на нее с ненавистью. Под ее сдвинутыми бровями он увидел темные, враждебные глаза, которые когда-то сияли любовью, он увидел расслабленный рот с опущенными уголками губ, которые раньше были гордыми и прекрасными, и всю эту маску неприязни, выдающуюся над шеей, которую он привык называть стебельком ее головы, потому что она была подобна стеблю какого-то чудесного цветка. У нее были красивые плечи и дерзкий юмор; но теперь кожа на ее шее и плечах чуть-чуть ослабла, и она больше не была дерзкой, а лишь грубой и жестокой. Ее лоб покрылся испариной от жары, а волосы растрепались больше, чем обычно. Но все эти наблюдения не увеличили, а скорее смягчили его неприязнь. Эти недостатки не отталкивали, а ранили его, как потери, постигшие их в общем несчастье. Его всегда злили, вызывали жалость и забавляли тщеславие и слабость жены, но сейчас он понял, до какой степени дошла ее эгоистическая отстраненность, и в его сердце поднялась такая жалость и желание защитить ее, что перед ними отступила даже физическая боль. Он с ужасом обнаружил, что ее былая деликатность и нежность совершенно исчезли. У нее не осталось ни сил, ни отваги, чтобы позволить себе хотя бы одну неэгоистическую мысль. А он не мог ничем помочь ей; вся власть, которой он обладал над ее разумом, была давно утрачена. Его магия умерла.

В последнее время он очень много думал о том, что с ней будет, если он умрет. В каком-то смысле его смерть могла обернуться для нее добром. У него была страховка, которая принесла бы ей около семи тысяч фунтов сразу же после его смерти, но требовала значительных ежегодных взносов при жизни. Таким образом, смерть оказалась бы явным выигрышем. Но кто занялся бы правильным вложением этих денег и обеспечил соблюдение ее интересов? Он знал, что она была глупой в делах, касающихся собственности; подозрительной к людям, которых хорошо знала, алчной и доверчивой к незнакомцам. Он сам был виновником ее некомпетентности и теперь был обязан помочь ей жить и как-то защитить ее, если сможет. Но кроме этого личного и непосредственного резона выжить, он чувствовал, что за ним остается масса не завершенной в этом мире работы, особенно в том, что касалось школы.

Уставившись в далекое темное море и опершись подбородком на руку, он заговорил.

— Операция, — сказал он, — может помочь мне.

Ее мысли, как он начал понимать, тоже бродили сейчас в какой-то разоренной и непривлекательной стране параллельно с его раздумьями.

— Но есть ли нужда в операции? — подумал он вслух. — Будет ли от этого какой-нибудь толк? Я должен умереть, — с горечью признал он и тут же раскаялся в том, что произнес это. Он помнил времена, когда она говорила приятные и любезные слова, бедная душа, бедная сломленная спутница! Но теперь она погрузилась в гораздо более ужасную тьму, чем он. Он боялся, что причинит ей боль своими словами, и теперь, увидев, что она вовсе не страдает, а напряженно изучает его лицо, словно взвешивая искренность сказанного, ощущение полнейшего одиночества стало абсолютным.

За убогой драмой его боли и унижения, замкнутой в атмосфере, возмущаемой лишь жужжанием мух, словно наблюдало какое-то гигантское и беспощадное существо, склонившееся, как ученый, над полем своего эксперимента, и предопределяло его жизнь и весь его мир. «Ты одинок, — говорил нависший над ним свидетель. — Ты совершенно одинок. Прокляни Бога и умри».

Казалось, прошло немало времени, прежде чем мистер Хас ответил этому воображаемому голосу, а отвечая, он обращался как будто только к своей жене.

— Нет, — сказал он с внезапной решительностью, — нет. Мне предстоит операция… Мы больны, и наши сердца ослабели. Ни для тебя, дорогая, ни для меня эта история не должна окончиться таким образом. Нет. Я обязан пройти все до конца.

— И операцию тебе будут делать здесь?

— В этом доме. Это, безусловно, самое подходящее место в такой ситуации.

— Ты можешь умереть здесь!

— Что ж, я умру, сражаясь.

— И оставишь меня тут одну с миссис Крумм.