Конни Палмен - Наследие: Книга о ненаписанной книге

Лотта обвела нас сияющим от удовольствия взглядом, как будто хотела сказать, что это и есть самое важное, но, очевидно, заметила по нашим глазам, что мы так ничего и не поняли. Аксель попытался ее разговорить, рассказав о другом убийце, которому просто необходима была кожа убитых им женщин.

«У него ведь было какое-то сексуальное расстройство, верно? И он сдирал с женщин кожу, чтобы сделать себе платье и выглядеть как женщина?» — спросил он.

«Подумай, Аксель, подумай, — ответила Лотта с интонацией Ганнибала и его же медлительностью. — Думай шире, ассоциативно, интерпретируй, абстрагируйся. Кожа — это пустяк. Что говорит Ганнибал? Что убийца стремится стать тем, кем являешься ты. Он хочет получить душу, положение, соблазнительность и предполагаемое счастье другого человека — в данном случае женщины. Не какой-то определенной женщины, а женщины вообще. Он желает чего-то неосязаемого, но имеет дело с плотью и кровью».

Лотта усмехнулась.

«В чем дело? — спросил я. — Почему ты смеешься?»

«Потому что я завела свою любимую пластинку, — ответила она, улыбаясь, — потому что я опять уселась на своего любимого конька, которого давно приручила».

«Серая беседковая птичка», — сказал я, понимая, что Аксель не воспримет этой реплики.

«Вы наверняка читали книгу Маслоу об иерархии потребностей, — продолжала Лотта, не обращая внимания на мои намеки. — Он выделяет четыре уровня. К низшему относится потребность утолять голод. После того как эта потребность удовлетворена, высвобождается пространство для следующей потребности — в жилище. В безопасном и защищенном месте рождается желание любить. Обретя свою половину и все с этим связанное, человек восходит на высший и самый сложный уровень, где достигает уважения, достоинства — того, что мы называем общественным статусом. Американский коллега Тобиаса, Колин Уилсон, посвятил серийным убийцам несколько популярных книг. В одной из них он объяснял участившиеся с пятидесятых годов преступления такого рода именно потребностью в признании — вершиной этой иерархии. Тобиас всегда противопоставлял культ звездности Нового Света и теологию Старого, утверждая, что в Америке серийных убийств совершается больше, чем в Европе, потому что там убийство приносит славу и убийца хочет занять место среди звезд, а мы в Европе, слава Богу, стремимся прежде всего стать праведниками, а уж после этого обладателями сомнительной славы».

Внимательно слушая ее слова, я с самого начала пытался не обращать внимания на растущее внутри меня странное беспокойство. В какой-то момент я понял, откуда оно взялось: Лотта приписывала Талличу идеи, которые на самом деле принадлежали ей. Они не только были намечены во «Всецело вашем»; в библиотеке, в переведенном романе «Крик ягненка» Томаса Харриса, послужившем основой для фильма «Молчание ягнят», я обнаружил записи ее впечатлений об этом фильме, примерно в тех же выражениях. Я наткнулся на них, следуя ссылке в одной из черных папок, когда по ее заданию разыскивал все, что относилось к теме « дух и тело ». Позже я сожалел, что в тот вечер не оставил свои подозрения при себе, — вероятно, я был раздражен внутренней схваткой с Акселем Ландауэром, которую сам себе вообразил, и в этом боевом настроении хотел одержать еще одну победу. Явно под впечатлением от ее рассказа, Аксель спросил Лотту, в какой публикации можно найти эти исследования Тобиаса, и разочаровался, услышав в ответ, что речь шла о последней лекции Таллича на конгрессе в Вирджинии, которая никогда не публиковалась.

«Эта идея о разнице между новым культом звездности и старым культом праведности принадлежала Талличу или родилась прежде в твоей голове?» — спросил я.

В тот день я спустился вниз с твердым намерением задать Лотте хороший вопрос, а в результате получил от нее крайне резкий, даже по ее меркам, упрек в глупости.

«Что ты хочешь узнать, висит ли на каждой идее табличка с именем? Разницу между звездой и праведником, несомненно, уже давно разглядели сотни других. Эта мысль не принадлежит ни Тобиасу, ни мне, у нее нет единственного собственника, это ведь не машина и не дом! И если долго живешь с человеком, как я с Тобиасом, то делишь с ним все, вместе с ним думаешь и делаешь какие-то выводы. И для того чтобы что-то понять, нужно связать очевидные наблюдения с чем-то, возможно, менее очевидным, таким, как серийные убийства и Бог знает что еще».

Закончив свою отповедь, она перевела дыхание и, казалось, сама испугалась своего тона.

«Извините, — сказала она утомленно. — Уже поздно. Я устала и пойду спать».

Она поцеловала нас с Акселем и, не проронив больше ни слова, отправилась к себе.

Врач предупреждал, что эта болезнь у всех протекает по-разному, начинаясь, однако, у большинства пациентов в области бедер и ног. У Лотты все происходило иначе. Боль пронзила плечевые суставы, руки, мышцы запястий и кистей.

«Она знает, как взять меня за горло», — сказала Лотта в тот день, когда попросила моей помощи.

Я помнил о присущем ей, порой далеко заходящем анимизме, поэтому такое одушевление болезни ничуть не удивило меня, и я спросил, есть ли у нее имя.»

«Нет, это просто судьба, моя судьба, она женского рода и говорящая».

Боли в руках начались, по ее словам, уже несколько недель назад. На мой негодующий вопрос, почему она не сказала мне об этом раньше, она ответила, что терпеть не может жаловаться и боится, что впереди будет еще достаточно нытья по поводу ее недугов.

Уже довольно долго она работала над эссе, о котором почти ничего не рассказывала.

«Пока мне самой не станет ясно, что это будет, мне трудно об этом говорить. Я даже не знаю, например, пишу ли я его для большого романа, что было бы естественно, или с какой-то другой целью».

Теперь пришло время, когда я понадобился ей, чтобы записывать под диктовку. Нам предстояло испробовать способ, в эффективности которого она всегда сомневалась.

«Я настолько привыкла думать и записывать мысли, что не представляю, смогу ли это делать устно. Боюсь, что процесс мышления имеет сильную зрительную связь со словами. Произнося их, я не буду их видеть».

«Ты недооцениваешь себя, — попытался я ее успокоить, — иногда я замечаю, что ты думаешь и произносишь вслух».

«Правда?»

«Да», — сказал я. Это на самом деле было так.

Это случилось уже в третий раз — кружка с утренним кофе выпала из ее рук. Она ожидала, пока боль в руках немного утихнет, после чего подметала осколки и вытирала пролитый на пол кофе. Иногда она подолгу сидела за компьютером, прислушиваясь к себе в надежде, что в ее тело снова вернутся силы, но это беспомощное ожидание только выводило ее из себя.

«В то время как мою голову разрывает от мыслей, я не в состоянии работать руками, чтобы превратить их в осязаемые слова и предложения. Потом силы возвращаются, но к тому моменту я чувствую себя настолько измученной от нетерпения и раздражения, что не могу выразить и трети того, что во мне накопилось».