Конни Палмен - Наследие: Книга о ненаписанной книге

Не представляя, какой эффект произведет мое замечание, я спросил ее как-то, что она собирается делать с ТТ. (ТТ — ее большая любовь — был юристом и известным автором детективных романов, он скоропостижно скончался несколько лет назад.) «В каком смысле?» — отозвалась она с таким нескрываемым раздражением, что я даже испугался. Я неуверенно оправдывался — ведь спросил ее об этом лишь потому, что упоминание о ТТ так часто встречается в ее записях и мне стало интересно, какие персонажи будут населять ее книгу, как она себе их представляет и как собирается их изображать.

«Об этом я еще не задумывалась. Вот когда начну писать, тогда посмотрим», — заметила она.

«Послушай, я не предполагал, что ты так рассердишься», — попытался я разрядить атмосферу, надеясь вызвать ее улыбку своим глупым замечанием, но и это не помогло.

«Для меня он ТТ, — сказала она, не отводя от меня гневного взгляда, — а для тебя — господин Таллич».

Она склонилась над книгой и больше уже не поднимала головы. Я вернулся к себе, и в этот вечер мы не обменялись друг с другом ни словом. На следующее утро она позвонила необычно рано и извинилась за свое резкое поведение.

«Ты уже немножко ненавидишь меня?» — спросила она после того, как объяснила причины вчерашнего.

Я рассказал Маргарете о выходке Лотты, вызванной моим невинным вопросом.

«Да это же траур, — прошептала Маргарета, — самый настоящий траур. В ее персональной мифологии — и заметь, молодой человек, все мы, конечно же, отдаем должное этой мифологии — имя ее мужа приравнивается к Тому Единственному имени, которое ты не вправе произносить всуе. Оно стало для нее священным, и эта святость — в ее личной связи с этим именем. Повторяя придуманное ею ласкательное имя, ты совершаешь святотатство».

«Но она же везде его пишет», — защищался я.

«Без гласных, как JHWH [9] Сокращение от Jahweh (Jahwe) — Яхве. . Она, должно быть, его сильно любила. Это имя для нее свято. Как для верующего имя Бога. Поэтому она не может назвать его по-другому — каким-нибудь Харри, Хансом или Хенком».

Затем Маргарета спросила, какие именно доводы привела Лотта в свое оправдание.

«Литературные, — ответил я. — Она рассердилась, потому что своим вопросом я якобы дал ей понять, что она еще недостаточно готова к написанию книги. Так она действительно не знала, какими будут ее персонажи. «Некоторые книги не нуждаются в персонажах, — сказала она, — по крайней мере, в общепринятых персонажах, то есть имеющих определенный возраст, цвет волос, животик, выпуклую грудь, характерную походку, а порой даже и намек на духовную жизнь».

«И дальше?»

«Смотри на “ персонажи ”».

«Мне определенно нравится эта стерва», — усмехнулась Маргарета.

На мое предложение она откликнулась вначале довольно вяло.

«Макс, я хочу упорядочить то, что уже есть, — сказала она, — мне не нужен дополнительный материал».

Я поклялся, что собираюсь использовать кассеты только в случае крайней необходимости, когда буду писать, а потом их уничтожу. «Возможно, одну я себе все-таки оставлю, — посмеивался я, — но ни в коем случае не больше, и только для того, чтобы слушать на ночь ваш сладкий голос».

«Но у тебя же такая хорошая память, ты в состоянии все запомнить, — умоляла она. — Насколько я знаю, писатели не работают с магнитофонами. Ты что, думаешь, что Эккерман гонялся за Гете с диктофоном?»

«Их тогда еще не изобрели».

«Перестань, я знаю. Это метафора. Диалог — это скорее не то, что реально сказано, а то, что может быть сказано».

«Верно, — согласился я, — но я не настолько талантлив, чтобы отразить то, как ты звучишь. А вы говорите так, как пишите». (Я лишь в шутку обращался к ней на «вы», разыгрывая покорность.)

«Чепуха, — отрезала она, — это внешний блеск, и нужно много работать, чтобы его добиться. Истинный блеск — это своего рода литературный дизайн».

В конце концов она уступила, предупредив, однако, что я сам увижу, насколько текст, распечатанный с кассеты, не имеет ничего общего с диалогом или монологом литературного произведения.

«Ладно, только чтобы я не видела эту дурацкую штуку, — поставила она условие, — иначе я буду стараться быть лучше, чем есть на самом деле».

Наверное, эта идея пришла ко мне слишком поздно (кроме того, Лотта оказалась права, и все получилось не совсем так, как мне хотелось). Просто однажды вечером меня вдруг охватило желание ловить и сохранять каждое ее слово.

«Сегодня я расскажу тебе, что такое хорошая книга, — начала она и остановилась. — Все по порядку. Сегодня я попробую рассказать тебе, что, по моему мнению, есть хороший роман или хорошая повесть». Она снова замолчала и вдруг с удивлением посмотрела на меня. «Не могла себе представить, что будет так трудно, — попыталась оправдаться она, — ведь это то, что я знаю, но мои знания как будто спотыкаются о слова. Хорошая книга держится не на том, что в ней написано, а на том, чего в ней нет и что остается тайной писателя. Может быть, об этом не следует говорить. Как, например, когда готовишь какое-нибудь замысловатое блюдо. Его вкус определяют не известные никому специи и добавки. Повар никогда не поделится секретом мастерства, даже если он ужасно гордится своим творением и, возможно, хотел бы, чтобы кто-нибудь вслед за ним попытался превратить тройной говяжий бульон в нежный соус. Писатели в этом смысле такие же упрямые, если речь идет об их профессиональной тайне. Сами они едва ли могут сказать что-то толковое о собственных книгах. Не потому, что не знают, что сказать, напротив, лучше них этого не знает никто; но они не могут произнести это вслух, просто язык не поворачивается, потому что это их тайна, а разглашение любой тайны постыдно. Это странно, ведь любой толкователь имеет право открыть тайну и обнажить ту связь, которая благодаря писателю возникает между отдельными частями книги. Но писатель стесняется сделать это сам. Возможно, потому, что мы вообще не любим расхваливать собственные произведения. Этим должны заниматься другие. И тайный путеводитель, необходимый писателю при написании книги, обязательно сказывается на ее качестве».

Я видел, как она всеми силами пыталась сгладить красивыми словами шероховатости этой трудной темы. Чтобы как-то помочь ей, я спросил, то же ли самое имел в виду Херманс [10] W.F. Hermans (1921–1995), нидерландский писатель. , у которого в романе даже воробей не мог упасть с крыши, не имея на то каких-либо причин. «А знаешь, — заметила она и усмехнулась, — что это выражение принадлежит вовсе не Хермансу? Евангелие от Матфея, глава десятая, номер стиха не помню, поищи сам». Библия была одной из книг, хранившихся в шкафах ее дома, шкафах, где размещалось ни много ни мало еще две тысячи сочинений и где почти на каждой полке стояли портреты родственников, друзей и писателей. Достав Библию Виллиброрда [11] Канонический перевод Библии у голландских католиков. , я вернулся на прежнее место. Из книги повсюду торчали закладки, и я боялся их растерять. В 10-ю главу Евангелия от Матфея тоже была вложена закладка, в которой я распознал открытку с изображением иконы. Я быстро нашел нужную строку.