Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем: проза поэта

В Смоленске я взял у Юрия Кузнецова для газеты „Славянский вестник“ небольшое интервью…» (Литературная Россия. — М., 2013. — № 35/36. — 6 сентября).

Публикуется по: «Россия — боль моя…» / Беседу вёл А. Петров // Земля (Областная крестьянская газета). — Иркутск, 1991. — 4. — 9 февраля.(Рубрика «Художник и современность»)

Публикуется по: Наш собеседник — Юрий Кузнецов / Беседу вёл Николай Дорошенко // Московский литератор. — М., 1991. — 2. — 8 февраля.

Публикуется по стенограмме собрания Московского отделения Союза писателей РСФСР 2 сентября 1991 года, опубликованной в газете «Московский литератор», 16 сентября 1991 г.

Публикуется по: Новогодний тост // Литературная Россия. — М., 1991. — № 52. — 27 декабря.

Ю. Кузнецов вместе с другими писателями участвует в новогоднем опросе, который предприняла «Литературная Россия» в преддверии 1992 года.

Публикуется по: Неизвестное интервью Юрия Кузнецова / публикация Игоря Тюленева // Литературная Россия. — М., 2011. — 6. — 11 февраля.Этот номер «ЛР» был целиком посвящён Юрию Кузнецову (в честь 70-летия со дня рождения поэта).

По свидетельству Игоря Тюленева, интервью было взято им у своего учителя по Литературному институту Юрия Кузнецова для молодёжной газеты «Молодая гвардия» (Пермь) 17 февраля 1992 г., но по каким-то причинам в своё время не было опубликовано. Тогда материал сопровождался следующим предисловием:

«Имя поэта Юрия Кузнецова „загремело“ около двадцати лет назад и стало весьма, порой даже скандально, известно, и не только в литературных кругах. Стихи, по тем временам, он писал необычные. Юрий Кузнецов не воспевал реалии эпохи „развитого социализма“. Его поэзия основывалась на исконно русских фольклорных мотивах, была пронизана подчас усложнённым и по-новому осмысленным, мифологическим сознанием древних славян — наших предков.

И критики, и читатели восприняли стихи и саму личность поэта резко противоположно. Кто-то им восхищался, даже боготворил его, а кто-то набрасывался чуть ли не с площадной бранью. Кузнецов выдержал всё: и славу, и травлю, — и остался верен себе и главному настрою своей души. Каков этот настрой, вы, дорогие читатели, поймёте из предлагаемого интервью с поэтом. Мысли, им выражаемые, зачастую весьма и весьма спорны. И редакция согласна далеко не со всеми из них. Но, как говорится, сколько людей — столько и мнений.

И каждый имеет право на свою точку зрения. А теперь ещё и возможность излагать её на страницах газеты.»

Публикуется по: Таланты обнаружены // Завтра. — М., 1994. — № 7. — февраль.

Общая тема газетной полосы — «Всероссийское совещание молодых писателей» — объединила помимо отчёта Кузнецова высказывания Владимира Бондаренко, Леонида Леонова, Юрия Бондарева, Сергея Михалкова и Владимира Гусева.

Публикуется по: Отпущу свою душу на волю / Беседу вела Лола Звонарёва // Литературная Россия. — М., 1995. — 35. — 1 сентября, за исключением некоторых фрагментов ответов Ю. Кузнецова, которые были взяты из автобиографической статьи поэта «Рождённый в феврале под Водолеем», а также из анкеты (<���Как отличить истинную поэзию>) и вставлены в интервью (при этом не известно, было ли это сделано по собственной инициативе Л. Звонарёвой для увеличения объёма и информативности материала или же с подачи самого Кузнецова, сославшегося на собственные тексты). Ниже приводится предисловие Л. Звонарёвой и фрагменты интервью с оговоренными выше вставками, которые мы исключили из основного текста (вставки выделены жирным):

«В 1970 году Юрий Кузнецов написал стихотворение „Водолей“. Оно во многом автобиографическое. Напомним читателям его вторую строфу:

— Я родился 11 февраля 1941 года на Кубани. В первые дня войны отец ушёл на фронт, а мы переехали на его родину, в село Александровское на Ставрополье. Он погиб в 1944 году, в Крыму. В моем детстве образовалась брешь. Это была сосущая загадочная пустота отцовского отсутствия, которую я мог заполнить только словом. Я много написал стихов о безотцовщине, и постепенно перешел от частного к общему. Я въяве ощутил ужас войны и трагедию народа. Ведь кругом почти все были сироты и вдовы. Мой отец (я коснусь запретного) погиб не случайно. Это жестокая правда моей поэтической судьбы. Если бы он вернулся с войны живым, трагедия народа была бы для меня умозрительной, я был бы ненужным поэтом, пошел бы по боковой линии народной жизни, как обеспеченный генеральский сынок. Я бы неминуемо впал в духовное одичание метафоризма…

Вскоре мы переехали в Тихорецк к деду и бабке, у которых была саманная хата с участком. Когда-то через тихий городок проезжал Марк Твен и на станции у заморского классика украли чемодан с бельем. Да ещё по окрестным полям проскакал за поездом маленький жеребенок, которого из окна вагона заметил Есенин и обессмертил в своем „Сорокоусте“.

Мой дед любил выходить по вечерам во двор и смотреть в небо. Он долго глядел на звезды, качал головой и задумчиво произносил: „Мудрено!“ В этом словце звучала такая полнота созерцания, что его запомнили не только дети, но и внуки. А мне он дал понять, что слово значит больше, чем есть, если им можно объять беспредельное.

Свои первые стихи написал в девять лет. И долго писал просто так, не задумываясь, что это такое, и не заметил, когда стихи стали для меня всем: и матерью, и отцом, и родиной, и войной, и другом, и подругой, и светом, и тьмой…»

«… — Из XIX века только три писателя — Гоголь, Лермонтов, Достоевский. Я недолго увлекался метафорой и круто повернул к многозначительному народному символу. С помощью символов я стал строить свою поэтическую вселенную…»

«…Для меня ларчик просто открывается: народное предание — неисчерпаемая сокровищница, никогда не устаревает. Когда человек про это забывает, он дичает духовно. Фольклор — вот самая глубочайшая культура.

Кстати, „начало“ и „конец“ — слова одного корня, раньше было одно слово, выражающее цельное представление. Оно осталось невидимой точкой, вокруг которой вращаются представления начала и конца. Когда-то из этой точки вышли космогонические мифы о Мировом Яйце и Мировом Древе, которое тоже круглообразно.