Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем: проза поэта

— Я вольный художник!

Направление ума вольного художника обнаружилось рано. На заре своей учёбы в высшем заведении, после дружеской попойки, он очутился в общежитии одинёшенек и пробуждённый вдруг. В утреннем воздухе перед его глазами стояла суриковская «Боярыня Морозова». Впечатление тотчас рассеялось, а юноша сел и задумался.

Отчего в одночасье семнадцатого года рухнула великая держава? Учебник врёт на сей счёт. Отчего русские раскололись на красных, белых и зелёных, и брат стал резать брата? Мир, на котором и смерть красна, не даёт ответа. «Моя хата с краю, ничего не знаю…» Мысль юноши повисла в воздухе и поглядела вниз и вширь. Отношение русского человека к месту своего обитания весьма странное. Родное и чужое, близкое и дальнее он выражает одним словом: сторонушка. Местность, где он родился и вырос, где стоит церквушка и где похоронены его предки, он называет родной сторонушкой; местность, где живут чужие и дальние люди, он называет чужой и дальней сторонушкой. Всюду стороны, всюду рёбра, а где же сердце? Говорят, Москва — сердце родины, так ли это? Москва слезам не верит. Что же это за сердце? Её при Наполеоне выжгли сами москвичи. Редкий случай национального самосожжения! Пословица о русской жестокости поздняя. Есть и ранняя: чужбина слезам не верит… Значит, Москва тоже сторонушка, и чужая. Москва — чужбина!.. Мысль вздрогнула, а сердце заплакало. Плачь, сердце, плачь, и не верь своим слезам. Внутри — пустота… Мысль почуяла опасность и остановилась. Постояла и облеклась в образ: Москва — дупло державного славянского древа. Дунет ветер, и дупло запоёт. Ищи от ветра, в нём душа народа! В старину люди приезжали в Москву за песнями и слухами. «Что новенького?» Ныне Москва — центр информации, чёрная дыра. Тьфу!

Юноша долго сидел в одиночестве, и слёзы текли по его щекам. Он чуял в себе какую-то глухую вину, что-то такое, в чём он не мог пока разобраться. Собака была зарыта слишком глубоко. Плачь, бедный, плачь! И навсегда запомни свои слёзы, святые слёзы!

В то утро на земле одним русским человеком стало больше. Этого никто не заметил, даже сам этот человек. Самосознание пришло позже. Человек, который знает себя, является человеком не в одном только смысле.

Тут смешок, там выпивка, и учебная молодость — дзинь! Как вдребезги бутылка разлетелась. Диплом выдан и обмыт. Молодой человек вышел в жизнь, не получив ничего, кроме системы общих культурных знаков. Дальше предстояло образоваться самому. Он развил свой природный дар мыслить образами, воплотил малую их часть в творчестве и получил признание. Его имя стало звучать и мелькать. Ещё раньше он женился на красной девице из дальней сторонушки. Взял её за певучий голос. Она родила ему двоих детей: девочку и мальчика. На них он мало обращал внимания. Они росли как сорная трава.

Он любил всё родное. Даже русское инакомыслие от Петра Великого до коммуниста малого любил за державность. Это была странная любовь. Интеллигенцию он ненавидел за европейничанье и предательство. Кающегося дворянина презирал за слюнтяйство, даже за такое:

Совесть — не вопрос, а ответ и утверждение от Бога. Нечего нюни разводить по правилам словесности. Оторвался, так и лети себе, и не липни, как банный лист, всё равно отсохнешь. Вольный художник бывал простецки прям: через два поколения отдавалась крестьянская порода.

— Натура прёт, трудно схватить. Лицо кажется застывшим, а присмотришься: все жилки играют и оно каждое мгновение меняется, хотя с виду и остаётся прежним, — жаловался живописец, писавший с него лицо. Он подарил копию. Алексей Петрович равнодушно взглянул на неё и засунул за шкаф. Он едва замечал свои глаза в зеркале, когда брился по утрам.

А между тем когда он думал, то его взгляд достигал такой густой пристальной силы, что его выдержал бы только святой. Редкий взгляд! Его мало кто замечал, кроме жены. К счастью, она была близорука. Пишущему эти строки однажды довелось видеть похожий взгляд у другого человека. Тот стоял в храме, не молясь. Глядел пристально, не замечая ничего, хотя его окружали свечи, образа и люди. Бог знает, куда он глядел. То был взгляд печальника.

Алексей Петрович жил наособицу, как дух в подлеске. Среди других он выделялся печальным выражением лица. С годами его печаль усилилась и лицо приняло страдающие черты. Это выражение исчезало лишь тогда, когда он смеялся. Как всякий русский человек, он любил смех, славянскую лукавинку и ценил иностранный юмор. Замечая смешные стороны жизни или слыша весёлую шутку, он смеялся от души. Попадая в глупое положение, не боялся казаться смешным. [Редкое душевное качество! Он и сам любил шутить.

Когда он был молод, ему, как подающему надежды, предложили выступить на большом съезде деятелей культуры. Тогда речи выступающих строго проверялись начальством. Что было делать! Он рискнул. Заменил проверенную речь и выступил свежо. Хватил с плеча по узаконенной лжи и по двум-трём дутым именам. Зал рукоплескал. Высокое представительство заметно ёрзало. О возмутителе общественного спокойствия доложили на идейный верх. Там решили: «Он неуправляем!» — и передали выше. Главный идеолог страны прочитал крамольную речь и отложил её в сторону. Будто бы сказал: «Таким речам ещё не время».

Один модный пачкун, паразит русского патриотизма, слегка пожурил вольного художника:

— Ты потерял доверие круга. Поступил безнравственно.

Ответ был резкий:

— Все круги заколдованы. Безнравственно говорить по указке или молчать, когда можно сказать правду. А голоса должны раздаваться.

Другой модный пачкун, холуй международного либерализма, шепнул заглазно:

— Они от него отказались.

Этот многозначительный шепоток вольный художник встретил равнодушно. Его задело другое. Выступление на съезде сочли его личным поступком, и все дела. Пресса замолчала его. Хотя его имя стало реже мелькать в печати, оно всё же прорывалось, ибо злоба врагов была слишком сильна, чтоб сдержаться. А талант, как огонь, под полой не спрячешь. Благоразумные знакомые предупреждали:

— Твой телефон прослушивается.

— Кому я нужен! — усмехался он.

— У тебя бывает много людей. Будь осторожен.

— Я говорю, что думаю, — отвечал он. А думал он по-русски. Это не значит, что он думал как праведник. Русские думки — тёмные думки.

Да, у него бывали разные люди. Как-то явился неизвестный человек с портфелем, представившись от имени одного общего знакомого. Общий знакомый, завзятый болтун и пустая голова, мало что значил, а его представительство ещё меньше. Вольный художник поколебался.

— Ладно, проходите.

Гость прошёл, сел и поставил портфель себе на колени. Хозяин мельком взглянул на портфель. «Похоже, там бутылка или записывающее устройство». По бегающим глазам определил: мелкий бес. Гость не знал, с чего начать, и решил поразить воображение хозяина.