Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем: проза поэта

— Кстати, о Твороговой. В юности меня переводили мои сокурсники по Литинституту Рождественский, Евтушенко, Ахмадулина, Гордейчев. Но я почувствовал тогда, что в их переводах нет голоса. Поэтому я собирался поискать других переводчиков. И вдруг где-то в 59-м или 60-м году одна мама в Майкопе привела ко мне девочку: мол, дочка пишет стихи. Я посмотрел, строки для девятого класса выглядели совсем не по-детски. Но что-то в рукописи меня зацепило, и я показал тетрадку этой девочки Борису Полевому. Полевой послушал одно стихотворение, потом попросил прочитать ещё одно, затем третье. Кончилось всё это тем, что Полевой поставил в очередной номер журнала «Юность» сразу одиннадцать стихотворений. Имя этой девочки было Валентина Творогова. Позже она подошла ко мне и сказала, что хочет перевести меня Я предупредил, что это очень трудно. Но Валя попросила, чтоб я почитал по-адыгски. И я вспомнил «Шторм». Если честно, я не верил, что она почувствует в адыгском языке волнение моря, шум камушек о берег и моё состояние.

— Подожди, прочти эти строки по-адыгски… Ты не прав, перевести можно. Можно, идя от шипящих русских звуков, изобразить это морское волнение.

— А вот Вероника Тушнова, которой я первой показал подстрочник своей поэмы «Шторм», вступление переводить отказалась. Рискнула свой вариант предложить лишь Творогова. Может, потому, что она знает быт и культуру адыгов. И ведь получилось у неё, по-моему, неплохо.

Впрочем, я, кажется, увлёкся своими стихами. Я слышал, что ты не так давно написал поэму о Христе. Интересно, а как к этому отнеслась церковь? До нас доходили слухи, будто некоторые православные священники твою поэму не приняли. Это так?

— Это искажённые слухи. Не все иерархи читали. Да, читал и возмущался настоятель одного храма — бывший актёр. Увы, не все священники знакомы со святоотеческой литературой, и, к сожалению, они совершенно не понимают природу поэзии. Разумеется, религия может прожить без поэзии. У служителей культа можно заметить сухость религиозную. Но если взять псалмы или пророка Исайю. Это высокая поэзия. А они не чувствуют поэзию, видимо, читают псалмы как прозу. Не дано. Это одно. Во-вторых, некоторые критики моей поэмы выступают как иконоборцы. Эта ересь была отвергнута в средние века христианства (Константинополь, Византия) — нельзя изображать Христа. Против икон, против поклонения доске. В послании иконописцу нашего святого Иосифа Волоцкого говорится, что человек поклоняется не доске и не краскам, а образу, изображённому красками. А образ этот запечатлён рукой богомаза, рукой которого руководил Бог, то есть талант. Талант ведь от Бога. Ну, разумеется, Бог неизобразим. Бога нельзя увидеть, мы видим его земное изображение, Христа. Мы поклоняемся этому изображению, а через это изображение — Богу. Есть, кстати, народное выражение: икона — это окно в тот мир. Тут уместна аналогия с литературой, в частности, с поэзией. «Твой Христос, — как мне сказал Крупин, — это литературный образ». Правильно. Но Крупин осуждает: как так! Выходить из рамок Евангелия! Это страшно для него. Нельзя прикасаться. Если рукой поэта ведёт, так сказать, Бог, то есть талант, — насколько это изображение впечатляет, сквозь это изображение в слове — чувства к Богу. То есть восхищение не моей виртуозностью, не моим мастерством, а к — Богу, какая икона, Дионисия или Рублёва, как она действует. Вот о чём надо говорить. И о чём говорил Иосиф Волоцкий. А эти служители культа, на мой взгляд, совершенно необразованные люди. А какие претензии! К примеру, претензии агрессивных невежд (Переяслов, Кокшенёва): моя поэма, де, — это ересь. Им ли это говорить?! Они сами иудействующие, потому что впадают, сами того не ведая, в ересь иконоборствующих, которая с ходу ведёт в иудаизм с его запретом изображения. Это они еретики, а не я. Вот о чём нужно говорить. О культуре. Но у критиков моей поэмы нет культуры.

— В подтверждение мысли твоей я вот что хочу сказать. Лет десять назад я вместе с нашим прозаиком Кожубаевым переложили на адыгейский язык Коран.

— В Коране очень много поэзии.

— Естественно. Но я не сказал, что мы сделали перевод. Мы Коран переложили. Потом эту нашу работу прочитали адыги, живущие в арабских странах, и выпустили её вторым изданием в Дамаске. Так вот некоторые эфенди религиозные возражали. Они утверждали, будто нельзя Коран переводить с арабского на другие языки. Но, помилуйте, это же ужасно. Почему я не имею права донести величие поэзии Корана на своём адыгском языке? Я не могу сказать, что я вырос полным безбожником. Когда 50 лет назад вышла моя первая книжка, мама мне сказала: вот ты уже книги пишешь, а многие по радио и в газетах выступают против Бога и против Аллаха, но я очень тебя прошу, ты никогда плохо не говори ни о Боге, ни об Аллахе. Я её наказ выполнил.

Я тут ещё одну тему хочу затронуть. Каждый писатель, который представляет свой народ, обязан что-то рассказать. У всех народов, и у больших, и у малочисленных, есть своя история. Но раньше существовали запрещённые темы. Так, в советское время практически невозможно было обращаться, скажем, к Кавказской войне. А ведь основная тяжесть этой войны легла на моих соплеменников — на адыгов. Сейчас адыгейская диаспора после русских занимает за рубежом второе место. В Турции более пяти миллионов адыгов живёт, в арабских странах нас достаточно много. Есть адыги даже в Израиле, на Голанских высотах. А наша литература молчала. Это меня долго очень мучило. Вот Михаил Александрович Шолохов смог свою донскую боль высказать, а почему я не имею права?

— Интересно знать, учёл ли ты опыт Баграта Шинкубы?

— Естественно, конечно. Хотя мы с Шинкубой — разные писатели.

Мне часто говорят, что я в своих романах не показываю кинжал в крови. Действительно, мне это не нужно. Адыги — самый древний народ на Северном Кавказе. Это аксиома. Но когда мы пришли на Кубань, наверное, кого-то мы тоже вытеснили с этой земли. А в Кавказскую войну уже нас заставили податься в Турцию, Османскую империю. И я хорошо знаю, сколько всего понаделали мои соплеменники на Балканах. Я до сих пор, приезжая в Болгарию, молчу, что я черкес. Для болгар черкес — это самое страшное. Нас использовали. Озлобленный народ заставили на Кубани побросать свои земли, кладбища, дома и всё прочее и уйти в Турцию, чтоб потом начать вытеснять с Балкан славян. Это такая была трагедия и для адыгов, и для славян. Но я, когда пишу свои романы, не стараюсь кого-то в чём-то обвинить. Я не хочу новой крови. Кстати, в Турции издали мои «Жернова» и «Раскаты далёкого грома» на турецком языке. Юрий Поликарпович говорит, что для него всё это — неведомый мир. Нет, это история. Я только что закончил новый роман. Это время Ивана Грозного, это XVI век, это адыги, это Россия, Русь. Ведь сколько у истоков русского государства стояло адыгов! Иван Грозный, кстати, не раз с гордостью заявлял врагам: знайте, меня поддерживают черкесы. И не случайно в какой-то момент он своей женой избрал черкешенку Марию Темрюковну. Обо всём этом я пишу в новом романе. Этой книгой я говорю, что Россия неделима. Мы тоже ответственны за судьбу России, потому что мы тоже принимали участие в закладке её фундамента.