Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем: проза поэта

Вот оно, чисто христианское уже. Растворились в природе и растворились в духе…

И так пишет поэт, у которого полностью сохранилась психология православного человека, беззащитность человека, человеческой слабости.

Трава мягкая, а взрывает камень, асфальт. Капля точит камень. Вот слабая капля, а точит камень. В этой слабости есть такая сила.

И это выражает поэтическими средствами Николай Дмитриев. Вот разные стихи, но они об этом: «Брось ты, друг, считать тысячелетья!..», «Как не разучилась божья птичка щебетать на ветке про своё?!».

Эта птичка — образ самого поэта.

Прочту ещё стихотворение христианское:

Ну что, общий образ Дмитриева как поэта я сделал.

Игорь Тюленев — настоящий поэт. Кроме того, что он родился человеком действия, он ещё родился и поэтом, а действие поэта это слово.

В нём счастливо сочетаются и человек и поэт. В жизни он ведёт себя, как поэт, а в стихах ведёт себя, как в жизни.

Игорь очень похож на русского богатыря, но не первого ряда, а ближе к земле, типа Василия Буслаева. И хорошо, что он своё богатырство направляет в православное русло. Дай бог ему сил.

Это поэт чисто русский, он хорошо видит с орлиного полёта детали земные ёмкие. Он видит так, как никто иной. Чтобы не быть голословным, приведу пример.

Совершенно непритязательное на первый взгляд стихотворение. Мы вместе были с Игорем Тюленевым в Гунибе недалеко от той беседки, где в XIX веке генерал Барятинский принимал пленённого Шамиля. Там и камень этот видел. Вот что написал Игорь об этом камне:

Вот так просто сказать, что этот камень — это тот самый камень. Здесь нет никаких стилистических изысков, он просто сказал. Жизнь так течёт, и чтобы остановить это мгновение… Это можно только в искусстве. Подлинность стиха высокого класса, которую достигал только Пушкин. Мне лично, так не удавалось схватить подлинность мира, истинность его.

Игорь, прими от души мои поздравления, ещё десять лет ты будешь буйствовать… Удали тебе и удачи!

Юрий Кузнецов и Исхак Машбаш — это два очень разных, но необычайно интересных мира. Когда-то их творческие дороги шли чуть ли не параллельно и в чём-то даже пересекались. Но потом время всех разбросало.

И так получилось, что уже лет двадцать Кузнецов и Машбаш новые вещи друг друга не читали. А тут на днях они оба вдруг оказались вместе в Нальчике, на съезде писателей Кабардино-Балкарии. Естественно, двум давним знакомым было о чём поговорить. Они оба с нескрываемым интересом слушали друг друга.

Это был даже не диалог. Встреча, по сути, вылилась в два монолога двух художественных миров.

Исхак Машбаш: — Вспоминаю середину 1960-х годов. В Краснодаре тогда появились очень интересные, перспективные ребята Юрий Кузнецов и Валерий Горский. Да, были и другие ребята, которые подавали надежды, но, к сожалению, не все смогли себя реализовать. А вот Кузнецов уже тогда выделялся. Он ни на кого не походил. Я, когда познакомился с первыми его стихами, сразу почувствовал: появляется великий поэт. И вдруг он с Кубани исчез, поступил в Литературный институт, да так и остался в Москве.

Юрий Кузнецов:— Все говорят, что поэта формирует его детство. Я вырос на Кубани. В языковом плане это особый край. Там казачий говор, балакают, много украинизмов, половина русских слов. Но поскольку моё детство и ранняя юность прошли в городе, я чаще слышал чистый русский говор. Правда, наполовину знал и украинскую мову. Это потому, что у нас в Тихорецке пересекались четыре железнодорожные линии, был большой поток проезжающих людей и останавливающихся, такой сквозняк. Хотя сам Тихорецк — городок маленький. Кругом степь.

— Кем ты себя ощущаешь: казаком, кубанцем, иногородцем?

— Иногородним меня назвать нельзя, в том смысле, как в начале двадцатого века говорили казаки: «городовики» — это, значит, пришлые.

— Понимаешь, Юра, тут надо уточнить, кого мы подразумеваем под «иногородцами». Ты знаешь, что казаки пришли на Кубань в XVIII веке. Потом черкесы, адыги, оставшиеся на Кубани после Кавказской войны, им наделили земли. Но потом у нас появился народ из Воронежа, Курска, у кого уже не было земельных наделов. Поэтому тех казаков, которые пришли на юг и ничего не имели, у нас называют иногородцами. Но их дети родились уже на Кубани. Теперь это и их земля, это и их небо, это и их солнце. Не случайно в твоих ранних стихах есть внешние приметы кубанские.

— Но я потом ушёл от метафор, и внешние приметы исчезли. Но подспудно остался вот этот раскат степной, простор, удаль. Это всё в стихах, конечно, так и осталось. Это всё Кубань. Глубинное всё осталось. Так что если Исхак Машбаш обратил внимание на мои стихи, значит, есть у нас что-то такое родственное. Значит, мы земляки.

Хотя должен признаться, стихи Машбаша читал лишь в юности и о теперешней его поэзии судить не могу. И из прозы Машбаша мне попадались всего два романа. Поэтому пока не могу ничего сказать о художественном мире Машбаша. Тут ещё надо отметить, что я читал не оригинал, а, естественно, переводы. Если не ошибаюсь, в юности Машбаша переводила Валентина Творогова.