Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем: проза поэта

Представления не имею. Тут надо только верить, покамест дух в теле держится.

Накануне Нового года известному русскому поэту Юрию Поликарповичу Кузнецову была вручена Союзом писателей России Большая литературная премия за стихотворное переложение «Слова о законе и благодати» митрополита Иллариона. Корреспондент «Русского Дома» побеседовал с Юрием Поликарповичем.

— Юрий Поликарпович, огромная работа совершена — поэтический перевод «Слова о Законе и Благодати» митрополита Иллариона. Почему родилась эта идея? Как вы пришли к этой работе? Как вообще родилась сама идея перевода?

— «Слово о Законе и Благодати» не было переведено на современный язык и было уделом специалистов. Больше десяти лет назад я встретился с работником архивного отдела Государственной библиотеки Дерягиным — огромный был знаток древности русской. И мы втроём (ещё был Вадим Валерианович Кожинов — известный литературовед) встретились и поговорили на этот предмет.

— Чтобы перевести? Донести до современного читателя?

— Надо перевести, надо довести, и они считали, что, поскольку я уже до этого переводил славян, это можно перевести. Я принял наказ со всем сердцем, Дерягин сделал подстрочный перевод, ну и вот более 10 лет эта идея лежала на моём столе. За это время вышло два прозаических перевода, в том числе и Дерягина. Я все переводы читал и, конечно, понимал: они опять остались уделом специалистов. Наконец выбрал свободное время и перевёл в прошлом году. Перевёл за 10 дней, на одном дыхании. Это хорошо совпало с тем, что само Слово — оно устное, митрополита Иллариона. Это проповедь. И она воздействовала на слушателей тысячу лет назад непосредственно. Поэтому и перевод должен действовать непосредственно. Здесь нужны были поэтические средства. Я нашёл ритм и на одном дыхании перевёл.

— Юрий Поликарпович, а какие были трудности, чисто поэтические? Вы большой мастер русского стиха и перевода. И когда перекладывали, какие были трудности чисто поэтические, словесные, филологические?

— Трудность была большая. Я заметил, чем больше сопротивление материала, тем интереснее всегда переводить. Трудность такая была: 1000 лет назад была другая связь слов. Передо мной лежал старославянский текст, восемьдесят процентов — знакомые слова, не знал их связи. Это трудность грамматическая. Другая трудность: 1000 лет назад слова были многозначны. До нынешнего дня они дошли в одном значении. Поэтому приходилось переводить словесными фигурами.

— Лёгкий пример приведите: как слова меняются, значение находится самое точное?

— Ну, например, слово старорусское, «скудно», «скудный». Оно имело значение в тексте не только «скудно» — «жёстко», «изворотливо». Для пущего проникновения. Если бы я привёл только это слово, в том значении, которое просто знаем, — текст обеднится. Пришлось варьировать, чтобы донести смысл и ритм…

— А вот как ритм искали, интересно?

— Митрополит Илларион говорил у гроба Владимира Первопрестольного, в народе Владимира-Красное Солнышко. И обращался к сыну Владимира, Ярославу Мудрому. «Встань, честный муж, поднимись из тяжёлого гроба, встань, отряхни вечный сон, ты не умер, но спишь». Вот такой я нашёл ритм.

— Юрий Поликарпович, последний год XX века, многострадального, многотрудного, и в конце его вы сказали веское поэтическое слово. Мы вступаем в XXI век. Какие пожелания телезрителям, читателям?

— Этот год — последний год второго тысячелетия. Такие большие ритмы, конечно, не для человека, который живёт всего лишь семьдесят лет. Традиционно, пожелаю: с новым годом, с новым счастьем! Этих пожеланий очень много, но совет и любовь — на небесах. Покоя и мира!

— Вы в своих стихах часто в точку попадали. Какое-нибудь, пусть не пророчество, но — пожелание и поэтический взгляд сквозь века и десятилетия.

< — Юрий Поликарпович, как вы относитесь к проблеме сочинения музыкальных произведений на ваши стихи?

— Природа поэтического и музыкального слуха различна. Когда я слышу музыкальные произведения на свои стихи, я их не узнаю. Песни, написанные на стихи Есенина или Рубцова, оглупляют этих поэтов. Рубцов сам по себе глубже по интонациям… Почему композиторы пишут музыку на слова плохих поэтов, как это случилось с Чайковским, написавшим пять последних романсов на слова Данилы Ратгауза? Вероятно, по разным причинам… Гаврилин, например, мне прямо говорил: «Ваши стихи давят на меня. Слышны только ваши стихи. А где же я?.. Я не могу ограничивать свою роль музыкальным сопровождением» …>

— В разговорах о поэзии часто, к месту и не к месту, любят цитировать слова Пушкина: «Поэзия, прости господи, должна быть немного глуповата». Согласны ли Вы с этой формулой и, если да, то какое содержание в неё вкладываете?

— Буквально понимать эту фразу нельзя. Она была высказана в частном письме к Вяземскому, поэту несколько рассудочному, как пожелание, чтобы он сделался в своих стихах живее, раскованнее. Для чего? Для того, чтобы быть ближе к природе, быть также живым, как цветок или бабочка. В поэте эта сопричастность живой жизни гораздо важнее, чем ум. Так что, когда разночинские критики, издеваясь над Фетом, писали, что у него телячьи мозги, они, думая его оскорбить, делали ему комплимент. Хорошо быть поэту, конечно, и умным, но это не главное. Есть вещи более фундаментальные: талант, интуиция, чувство гармонии, доброта… Поэтому у Пушкина «глупость» в данном случае синоним жизни в её целокупности, без выпячивания рассудочного начала.

— Можно ли в двух-трёх словах определить, что такое поэт, в чём сущность поэтического творчества?

— На этот вопрос нет однозначного ответа, вернее, ответов так много, что они друг друга взаимоуничтожают. Нет раз установленного единственного образа поэта, существует немало таких образов. Один поэт, положим, живо откликается, как эхо, на всё происходящее вокруг, другой извлекает вдохновение исключительно из своего внутреннего мира. Бывают поэты-денди, поэты-бродяги, поэты-отшельники…

Один из поэтических типов очень ярко изобразил Пушкин: «Пока не требует поэта / К священной жертве Аполлон, / В забавы суетного света / Он малодушно погружён… И меж детей ничтожных мира, / Быть может, всех ничтожней он». То есть в жизни такой творец ничтожен, а в поэзии велик. Но Есенин, например, уже совершенно иной тип. И в жизни, и в поэзии он мог быть и великим, и ничтожным, но всегда оставался поэтом. В мемуарах одного из современников есть интересная сцена. В каком-то московском кафе сидела богемная компания, всё было скучно и бездарно. Вдруг входит Есенин, все сразу замолкли, почувствовав, что вошла некая стихия. Он сел, поговорил немного и ушёл. И снова всё стало скучно и бездарно.